Пристрастился бульдозерист бывать в кафе «Тайга» при одноименной гостинице. Раньше, до встречи с тем КАМАЗом, совсем не пил, а сейчас и к выпивке пристрастился – большой вес мог взять за вечер. Глаза блестящие, на первый взгляд туповатые, с оптимизмом, вроде, не смотрит ни на кого, а все равно всех видит, понимает. Сидит, помалкивает, петрушит что-то свое, а потом прогудит незнакомой, случайно оказавшейся за его столиком женщине: «Что? Опять была у Синцова? Зря, говорю тебе…» – Женщина, может, соседка его по улице, иногда блондинка, иногда брюнетка, неважно, скромница или задира, в кудряшках или с затейливой прической на голове, непременно краснела. Бросала недопитый кофе и бежала от пытливого бульдозериста.

А Лигуша действительно каким-то образом чувствовал, чье мясо кошка съела.

Сядет, скажем, напротив Лигуши некий Ванька Матрос, кочегар. Винишко свое Матрос давно вылакал, в голове темно, душно. К Свете хочется. Давно Матрос оставил жену, никого не любит, скучал этим, и от скуки и нелюбви всегда приходили в его душную голову скучные недалекие мысли. «Вот вмажу сейчас Лигуше!» Сидит, медитирует. «Вмажу скоту, чего лыбится?»

Сидит, готовится.

А Лигуша вдруг поднимает голову и, как бы в ответ на паскудные мысли кочегара Ваньки Матроса, выдает вслух: «Ты, мол, пока беды не случилось, пока не въехали тебе пивной кружкой в череп, пока не обмакнули дурной головой в сточную канаву, катись домой, и поскорее, и не переулками, а Зеленой улицей, а то в переулках тебе морду набьют и карманы обчистят!» И все такое прочее.

Не каждый такое терпел, но все знали: Лигуша точно говорит. Мало ли, что у него странности. Мало ли, что не все помнит. Мало ли, что на первомайскую демонстрацию вышел с портретом Дарвина. Если уж Лигуша сказал иди по Зеленой, а не переулками, то и иди Зеленой. Кто шел переулками, тех и били, и обирали, и окунали в канаву, так что со временем Лигушины рекомендации принимались беспрекословно. И если уж кто-то терял бумажник, то не в милицию шли, время тратить, а к Лигуше: вот, дескать, жизнь сильно не удалась!

Лигуша кивал: ничего, уладим!

И указывал, где и у кого искать.

Было время, когда мужики всерьез подозревали – может, Лигуша с этим ворьем в сговоре? – но ничем такое не подтвердилось. В конце концов, дошло до людей: дар у него такой. Бывает такое. В газетах не раз писали: одну доярку молнией трахнуло, так она сразу стала сквозь толстые стены видеть, и по запаху определяла, кто чего съел.

А тут тяжелогруженый КАМАЗ!

Чем это хуже молнии?

– Помнишь анекдот? – грубо спросил Роальд. – Мужика несли хоронить, понятно, народ простой, перепились, покойника потеряли. Он выпал на дорогу, там его в пыли грузовик переехал. Водитель, понятно, не знал, что перееханный был уже неживым, взял да сплавил труп в озеро, а там браконьеры взрывчаткой рыбу глушили. Труп всплыл. Испугались, конечно. Дело происходило в пограничной зоне, бросили несчастного на контрольно-следовую полосу, пограничники труп засекли, приняли за нарушителя и шваркнули из гранатомета. Хирург операционной провел над нарушителем пять часов. Вышел, стянул с рук перчатки, устало выдохнул: «Жить будет!» Считай, это все о Лигуше. Одна Анечка Кошкина в городке Т., многолетняя сотрудница местной библиотеки, привечает Лигушу, остальные побаиваются.

– К чему ты это рассказал?

– Да к тому, что Лигушу убили.

– Насмерть?

– Ну да. Оба раза насмерть.

– Как это оба раза? – хмуро возразил Шурик. – Нельзя отсидеть два пожизненных срока. Нельзя получить два трупа одного и того же человека.

– Получается, что можно.