Раз в месяц, получив пенсию, он сбрасывал с себя домашний полосатый наряд и отправлялся в соседний гастроном, где покупал для себя четвертинку водки, а для своего любимого кота – какой-нибудь рыбки. Вернувшись домой, он принимался готовить угощение для своего питомца – вся квартира, тотчас наполнялась рыбьим духом, а ближе к вечеру, выпив свою четвертинку, Александр Иванович выходил в переднюю. Его немного пошатывало и он, спотыкаясь о ботики и галоши, вскрикивал время от времени – «Я вам покажу, где у черта хвост!». А моя тётя в сотый раз упрекала его в том, что художник он никакой – ибо ничего кроме как лиловых женщин рисовать не умеет. По всей вероятности, ей больше импонировали портреты Карла Брюллова или Валентина Серова. Да и кто тогда разбирался в авангарде, разве что сами художники…

А вот Александр Иванович в те времена был художником необычным и оригинальным. Возможно, что он был поклонником французских импрессионистов и подражал самому Анри Матиссу. Ведь портрет «Мадам Матисс» так же когда-то не понравился его современникам –  они сочли его уродливым, ибо написан он был в ярких и необычных тонах. Не мог Александр Иванович не почувствовать на себе и влияния самого Льва Бруни – они вместе, в тридцатые годы двадцатого века, делали фреску «Китайские партизаны» для павильона Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Несмотря на то, что главным автором и исполнителем фрески был сам Лев Бруни, но и Александр Иванович Сахнов помогал ему в той работе – оба были выпускниками ВХУТЕМАС а. А если вспомнить портрет Анны Ахматовой, кисти художника-авангардиста Натана Альтмана, то и в нём превалирует ярко-синий цвет, не говоря о портрете Бальмонта, выполненного самим Львом Бруни, – он так и назывался «Голубым портретом». Яркие краски в картине Николая Рериха  «Голубые горы» также придавали этим горам характер мистический, не говоря о том, что образ самих гор дает ощущение величия Мироздания, частью которого является и сам человек.

Рисуя свои розово-голубые портреты, Александр Иванович, возможно, вспоминал о своей молодости и юной Татьяне Александровне, тщетно пытаясь воспроизвести образ той, которая некогда поразила его пылкое воображение. Отныне, в тесноте коммунальной квартиры, они делили малюсенькую комнатку с одной кроватью и огромным сундуком, напоминавшую им о том, что миг восторга не вечен и что убогий быт способен охладить самые сильные страсти. Однако образ молодой жены, как и чувство к ней, когда-то испытанное, жили в нем, заставляя до бесконечности воспроизводить на холсте облик той, которая когда-то волновала его душу. Это была та ниточка, которая связывала его с жизнью.

Был в их комнате еще один жилец – огромный сибирский кот по прозвищу Барсик. Когда хозяин Барсика садился за мольберт, кот тотчас же занимал его место; лениво распластавшись на огромным сундуке, большеглазый и задумчивый, он смотрел на хозяина своими зелено-синими глазами. Куда был устремлен взгляд Барсика, понять было трудно – то ли на согнутую под тяжестью прожитых лет спину своего хозяина, то ли на его руку, держащую кисть. А художник, хотя и не видел своего питомца, но чувствовал всей своей спиной его присутствие; кот, как и его жена, был тем, что помогало ему поддерживать интерес к жизни. Со стены смотрела великолепная Мадонна Рафаэля, а с мольберта молодая женщина в сиренево-голубых тонах напоминала художнику об ушедшей молодости…

В тот самый день, когда случилась трагедия, Александр Иванович был в таком отчаянии, что выплеснул из стакана остатки голубой жидкости – капли голубой воды попали на портрет – по щекам сиренево-лиловой женщины потекли голубые слезы. Кого она оплакивала? Кота? Или то, что не дано художнику создать из образов ночных наваждений образ той самой, которую он когда-то любил?