Ожидание чего-то

Как видно, истинно женское мне ещё предстояло открыть в себе… Судьба же продолжала испытывать меня, словно ожидая от меня решения взрослой женщины, а не ребёнка, всё ещё не дождавшегося ушедшего когда-то Отца…

Приятный синеглазый мужчина за соседним столиком югославского ресторана читал французскую газету Le Monde. Он сидел один, без женщины. В какой-то момент я заметила, как он встал, надел пальто и направился к выходу. Его уходящий силуэт в темно-синем пальто напомнил мне что-то… Он уходит, и я больше никогда его не увижу – эта мысль пронеслась в моей голове. Дверь закрылась, и я погрузилась в реальность, продолжая разговор с тем, кто был рядом, но кто был безразличен. Парк, вечер, прогулка с собакой и случайное движение руки, скользнувшей в карман пальто… Визитная карточка, открывшаяся моему взору, с номером телефона и словами извинения за столь «смелый» поступок. Здесь, в Европе, так не принято – женщины эмансипированы, и могут возмутиться…

Шёл февраль – месяц моего рождения, и теперь уже новой встречи, последней в моей жизни. Природа Европы начинала пробуждаться рано, в феврале уже можно было увидеть зелёные деревья, а на вишнях – первые розовые цветы. Февраль 1997 года обещал новое счастье. Прогулки в парке, записки с признаниями в любви, брошенные в почтовый ящик – то ему, то мне. Его постоянные отъезды в Париж, мои ожидания и радостные встречи. Затем его операция, больница, мои мольбы о спасении перед иконой Божьей матери. Он был между жизнью и смертью. Потом наши еженедельные встречи под звуки бетховенских сонат. Он любит музыку, и я тоже её люблю, хотя не знаю так, как он. Музыка нас объединяет, успокаивает, возносит.

Но не всегда всё гладко. Бывают моменты досады, когда наши прежние представления о любви не выдерживают испытания реальностью. Но эти мгновения не длительны. И снова появляется та робкая надежда, что на этот раз всё будет иначе… И, похоже, так и получилось. Проснулось то самое глубинное женское чувство, когда он для тебя и мужчина, и ребёнок, жаждущий увидеть в тебе ту, которая была первой в его жизни, но в то же время не желающий её видеть в тебе, ведь там есть нечто, что причиняло  ему боль.

Понять это непросто, но жизнь многому учит. Важно, чтобы это понимание пришло само собой, без усилий и напряжения. Человек, умеющий любить, всегда будет способен понять и простить. Осознание того, что ты – это не только ты, но и то женственное, вечное, принимающее, прощающее и успокаивающее начало, дарит тебе то, что мы называем любовью. А мужчине это дарует ощущение надежности и защищенности. Он тоже нуждается в поддержке, в понимании и прощении. И даже если ощущение восторга и влечения не вечно, чувство того, что это навсегда, должно присутствовать. В моменты обид и отчаяния лучшим лекарством и спасением всегда будет воспоминание о том самом солнечном дне, когда, глядя друг на друга, оба испытали восторг любви.

Я всегда любила сумерки, и по-французски это называется «entre chien et loup», что переводится как «между собакой и волком». Это выражение, пришедшее из далеких времен, описывает момент, когда освещенность такова, что трудно отличить собаку от волка. Римляне говорили: «inter canem et lupum». Помню очаровательный фильм с Энтони  Хопкинсом – «На исходе дня»; это название прекрасно подходит и к человеческой жизни. Почему бы не сказать – на исходе жизни?

Ведь в жизни человека также есть свои сумерки. Метафорически это не конец, но приближение к нему. И такие мысли время от времени терзают душу. В моменты таких раздумий начинаешь думать о музыке, которая будет сопровождать устремленную Душу к Вечности. Он предпочитает Бетховена, но не Лунную сонату, а ту, которая в финале вышла из неё и перешла в Героическую, с её второй частью – «Похоронным маршем». Именно эта часть наполнена лиричностью и величием – величием человеческой жизни и смерти. Жизнь не вечна, и с этим надо смириться. Он выбрал Бетховена, чей портрет украшал мир моего детства. Я же выбрала для себя Феликса Мендельсона (Псалом 42). Он звучит по-немецки, и это мне тоже нравится – то ли потому, что соседи, жившие рядом, имели немецкие корни, то ли потому, что дочь живет на родине Мендельсона, и ей будут понятны слова, сопровождающие меня в последний Путь.