В Японии сакура почитается как символ мимолетной красоты жизни, как цветение вишни, которое цветет так недолго, но так ярко. Они являются ежегодным напоминанием о смертности, о красоте мимолетности. Однако старая сакура была другой. Это было не просто напоминание о непостоянстве жизни, а хранитель душ, хранитель прошлого. Наоко вспомнила времена, когда она сидела рядом со своей бабушкой и слушала истории о духах и душах. Ее бабушка говорила о людях, оставляющих подношения у подножия сакуры, чтобы почтить души тех, кто ушел из жизни, особенно тех, кто умер с неисполненными желаниями.

Сказки, которые рассказывала ее бабушка, всегда были окрашены глубинной печалью, это истории о душах, нашедших убежище в дереве, связанных с ним смесью благоговения и сожаления. «Дерево сакуры за нашим окном – дом духов», – сказала однажды ее бабушка. «Они находят здесь покой, их желания вплетены в ветви, их голоса каждую весну отзываются эхом в цветах».

Сегодня вечером дерево, казалось, стало еще выше, его ветви, словно вытянутые руки, отбрасывали тени на залитый лунным светом сад. Ее тянуло к нему, как будто невидимая нить тянула ее ближе к сердцу его тайн. Было что-то в этом дереве, что-то могущественное и почти разумное. С фонарем в руке Наоко вышла на улицу, чувствуя, как прохладный ночной воздух окутывает ее, когда она приближалась к древней сакуре.

В саду было тихо, окутанное тишиной, вызывающей ощущение настороженности. Подойдя к дереву, она заметила знаки, выгравированные на его коре, символы, выцветшие, но явно преднамеренные. Ее сердце ускорилось. Она провела пальцами по линиям, чувствуя под своим прикосновением шероховатость коры. Надписи представляли собой грубые, но узнаваемые кандзи, обозначающие имя, которое она видела в свитках: «Аки». Имя было вырезано с небрежностью, намекающей на срочность, штрихи были неровными и отчаянными.

Холод пробежал по Наоко, когда ее пальцы коснулись выгравированных символов. Она почувствовала странное ощущение – холодное давление на ее кожу, как будто что-то тянулось изнутри самого дерева. Дерево как будто дышало, наполненное воспоминаниями и эмоциями души, заключенной внутри. Ее рука задержалась на коре, и в этот момент ее охватила всепоглощающая печаль, тяжелая и удушающая, наполняя ее сердце печалью, которая не была ее собственной.

В своем сознании она видела мимолетные образы – фрагменты чужих воспоминаний. Молодая женщина, лицо которой было скрыто, но фигура изящна, стояла под цветущим вишневым деревом. Казалось, она ждала, ее взгляд был отстраненным и наполненным глубокой, мучительной печалью. Перед Наоко затуманилось зрение, и сад, казалось, сдвинулся вокруг нее. Она почти могла слышать мягкий шелест шелка, эхо шептанных слов, затерянных во времени.

Отдернув руку назад, она отошла на шаг от дерева, ее пульс участился. Она попыталась отдышаться, но воздух казался густым, плотным от веса чего-то древнего и неподатливого. Осознание этого пришло к ней медленно, но с такой силой, что лишило ее дара речи. Эта сакура была не просто деревом – она была хранительницей, сосудом для души Аки, ее предка, история которого была окутана тайной и скорбью.

Имя Аки, вырезанное на коре, было не просто знаком; это было напоминание, мольба. В голове Наоко кружились вопросы. Кто это вырезал? Была ли это сама Аки, отмечавшая дерево как последний акт перед своим исчезновением? Или кто-то другой, зная ее историю, оставил этот след, чтобы почтить ее память? Она прижала руку к груди, чувствуя учащенное сердцебиение. Воздух вокруг нее, казалось, стал холоднее, как будто само дерево проснулось, признав ее присутствие и приглашая копнуть глубже.