– Конечно нет! Как ты мог такое подумать?! – негодую я и, предоставив его самому себе, отворачиваюсь и только тогда улыбаюсь. На самом деле я ничего не имею против Амброуза, но, разумеется, не собираюсь ему об этом рассказывать. Очень приятно, когда у тебя есть человек, которого можно помучить, и он всему верит – вот дятел-то.

Но, если уж начистоту, я не до конца выдумала всю историю: это был не первый из наших покойников – но он был последним.

– Каждый имеет право на достойные похороны, – сказала мама после того случая, – но больше никаких тел из тюрьмы.

То же самое она без обиняков заявила мистеру Блетчли, поэтому мне очень любопытно, зачем он пожаловал сегодня. Без веской причины Блетчли не заявится – много лет назад отец ясно дал ему понять, что в нашем доме ему не рады.

На звон опрокидываемого ведра во двор вышли мама и мистер Блетчли, причём последний с нарочито бесстрастным лицом. Обычно он выглядит так, словно хочет всем угодить, поэтому видеть его таким раздражённым непривычно.

– Приятно, что вы, молодые люди, в кои-то веки решили зарыть топор войны. – Его взгляд останавливается на уличном туалете, и он похлопывает себя по животу. – Миссис Девона, не соблаговолите ли вы позволить мне воспользоваться вашими… кхм… удобствами?

– Конечно, – кивает мама. – Это такая честь для нас.

Услышав этот неприкрытый сарказм, я вскидываю бровь. Не знаю, о чём они говорили в доме, но ей явно было неприятно, о чём свидетельствует яркий румянец.

Коллективно устыдившись того, что такой человек, как мистер Блетчли, сейчас будет справлять нужду, мы втроём уходим обратно на кухню. Мама наливает нам с Амброузом по чашке молока, подталкивает к Амброузу бутерброд с салом и беззвучно, одними губами говорит мне: «Веди себя прилично».

Вдруг мне в голову приходит ужасная мысль:

– Ой, мама!

– Что такое, дитя? – спрашивает она. – Ты так побледнела. Пей молоко и успокойся.

– Мои… мои… – я оглядываюсь на Амброуза, но он набивает рот хлебом так, как будто до самого Рождества другой еды не увидит. – Мои тряпки, мама!

– Ты замочила их в ведре и ничем не накрыла? – спрашивает она, и я беспомощно пожимаю плечами. Я действительно не могу вспомнить, а теперь у меня буквально голова кружится от стыда. Через несколько секунд на кухню влетает мистер Блетчли, щёки у него горят, и он с ненужной силой хватает Амброуза за круглое ухо:

– Идём, парень, хватить брюхо набивать. Скоро ты перестанешь помещаться в экипаж. Быстрее, быстрее, нечего рассиживаться. Доброго дня, миссис Девона, мисс Маргарет, – он приподнимает шляпу, даже не взглянув на нас.

– Да, до свидания, милые леди, – говорит Амброуз. – Надеюсь, мы скоро вновь увидимся, может быть…

Но Блетчли не даёт ему договорить, он хватает его за руку и тащит за собой по тропинке за калитку. Он так торопится уйти, что я уверена – будь он в лучшей физической форме, он бы просто перепрыгнул через забор.

– О мама, мне очень жаль, мне так стыдно! Что он подумал?!

Мама хватает меня за плечи, прикосновение её пальцев возвращает меня к реальности. Я ощущаю её дыхание на своей щеке и чувствую слабый, нежный запах фиалковой туалетной воды. Когда я успокаиваюсь, она отпускает мои плечи и обнимает.

– Ну вот, – говорит она, поглаживая меня по волосам. – Он бы всё равно не понял, для чего они. У него никогда не было миссис Блетчли, а если бы и была, ей бы не пришлось каждый месяц заготавливать тряпки. Не тревожься из-за этого.

– Обещаю, это больше не повторится. Я буду аккуратнее…

– Я не это имела в виду, – мама тщательно подбирает слова. – Я хочу сказать, Пегги, что мы не в последний раз доставляем неудобство мужчинам просто потому, что мы женщины.