– Но ты был добр… – он произнес это слово с такой ядовитой насмешкой, будто это было самое грязное ругательство, какое только может сорваться с губ джентльмена. – Слишком добр! – голос Дона сорвался в рык, и в этом звуке слышалось разочарование, смешанное с презрением. – возможно я ошибся и ты никогда не станешь таким, как я.

Последние слова повисли в воздухе, как приговор. В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием Дона и тиканьем старинных часов на камине. Даже воздух казался заряженным электричеством, будто перед грозой, а за окном внезапно потемнело, словно сама природа ждала исхода этой беседы.

Он говорил с такой животной жестокостью, что казалось – если бы он не убивал в свое время, не проливал кровь без раздумий, не ломал кости тем, кто посмел перечить, то не был бы сейчас Доном. В его голосе сквозило раздражение, но за ним стояла холодная уверенность человека, который знает истинную цену власти – она измеряется не в деньгах, а в страхе, который ты внушаешь.

– Он хотел свергнуть тебя, – тихо, но четко сказал Алессандро, глядя отцу прямо в глаза.

– Ты показал ублюдку, где его место? – Дон сжал челюсть так, что выступили желваки, а глаза сверкали, как лезвия.

Алессандро кивнул одним резким движением головы и начал рассказывать обо всем во всех подробностях – он знал что отец любит детали , Дон Висконти одобрительно похлопал его по плечу.

– Ты исправил все свои ошибки?

– Да, – ответил Алессандро, чувствуя, как тяжесть на плечах немного ослабевает. – Теперь мы забираем еще и прибыль с районов Фаббри. Все его люди уже получили… понятные сигналы.

Дон Висконти медленно опустился в кресло, снова затягиваясь сигарой. Дым заклубился вокруг его лица, скрывая выражение.

– На нас могут пойти с войной, – пробормотал он, прикидывая в уме возможные последствия. – Семья Фаббри не забудет этого. Но я разберусь с этими мелкими сошками сам. – Он сделал паузу и пристально посмотрел на сына, и в этом взгляде было что-то почти отеческое. – А ты, сын мой… – Дон намеренно сделал паузу, чтобы убедиться, что Алессандро слышит каждое слово, – впредь будь внимательнее.

Алессандро вышел из кабинета отца, и тяжелые мысли сразу накрыли его с головой. Воздух в коридоре показался ему густым, как сигарный дым на последней встрече с Риккардо. Отец умел открывать в нем что-то новое – жестокое, расчетливое, то, что он сам в себе не всегда признавал. Дон Висконти был беспощаден, но в его словах всегда сквозила ледяная мудрость, от которой становилось еще страшнее.

Машина неслась по темным улицам Флоренции, когда в салоне зазвонил телефон. Алессандро одним движением поднес аппарат к уху, сразу узнав голос Марчелло. Этот человек был его тенью уже десять долгих лет.

Марчелло вырос в трущобах на окраине города. Улица стала его домом, жестокость – учителем, а хитрость – единственным оружием. Он научился драться раньше, чем правильно писать свое имя, и к четырнадцати уже знал, как перерезать горло так, чтобы жертва даже не успела вскрикнуть.

Именно таким – тощим, вечно голодным, но с глазами полными жестокости – он и встретил Алессандро в тот роковой день у старых доков. Шестнадцатилетний мальчишка, который по чистой случайности оказался рядом, когда пуля застряла в животе Алессандро и все его люди уже лежали в лужах крови, именно этот оборванец вытащил Алессандро из-под огня и оттащил в закрытый док, хотя он даже не знал кого спасает. Позже Алессандро узнал, что он просто хотел стащить кошелек у раненого богача. И тогда Алессандро забрал его к себе. Не из благодарности – из расчета. Марчелло был идеальным инструментом: беспощадным, но не жестоким просто так; расчетливым, но не жадным; преданным не человеку, а делу. Он не знал сомнений, не имел семьи, не искал дружбы. Он был чистым оружием.За десять лет Марчелло ни разу не подвел.