Лили толкнула дверь, зажгла свет – лампочка в сорок ватт, подвешенная на проводе, мигнула три раза, прежде чем решиться гореть. Комната была крошечной: узкая кровать с продавленным матрасом, стол с красками, заляпанный всеми цветами радуги, мольберт у окна, заклеенного газетами от солнца. В углу стоял платяной шкаф одна дверца которого давно отвалилась, обнажая три платья и старый свитер. На полу лежал коврик, вытершийся до основы, но все еще хранящий следы какого-то восточного узора.

Она бросила сумку на пол, собираясь налить себе чашку кофе из крошечной алюминиевой кофеварки, стоявшей прямо на полу у кровати. Но рука замерла в воздухе.

Конверт.

Белый. Чистый. Словно только что сошел с печатного станка. Лежал прямо на подушке, как будто кто-то аккуратно положил его туда, зная, что она сразу заметит. Так, как кладут любовные письма в старых фильмах.

Лили замерла. Воздух в комнате вдруг стал густым, как краска.

Она жила одна. Хозяйка-вдова, синьора Бруни, у которой она снимала жилье, никогда не заходила без спроса, ограничиваясь криками через дверь о просроченной оплате.

Пальцы дрожали, когда она взяла конверт. Бумага была плотной, дорогой, такой, какой оборачивают юридические документы. На ощупь – как пергамент средневековых манускриптов. На ней не было ни адреса, ни имени – только ее отражение в полированной поверхности.

Внутри лежал листок. Всего одна строчка, выведенная черными чернилами с позолотой, каллиграфическим почерком, который можно было встретить разве что в старинных книгах:

"Ты придешь ко мне добровольно… или же мне придется сделать это силой. Помни – твоя жизнь в моих руках."

Ни подписи. Ни угроз. Ни требований. Только эти слова, расположенные так, будто это стихотворение из одной строки.

Она машинально отбросила конверт, как будто он вдруг загорелся в ее руках. Тело само приняло решение – отпрянуть назад, прижаться к стене, как будто это могло защитить. Сердце колотилось так, что звенело в ушах, перекрывая шум города за окном.

Кто-то был здесь. Кто-то сидел на ее кровати, трогал ее подушку, оставил это послание. Кто-то знал, где она живет. Он наблюдал.

Лили уронила листок, не в силах сдержать дрожь в руках. Он плавно опустился на пол, повернувшись к ней чистой стороной, как будто стыдясь написанного.

Кто-то смотрел на нее. Не сейчас – но будет. Об этом говорил каждый завиток чернил, каждый волосок, вставший дыбом на ее руках. Это было не письмо – это был приговор, написанный с элегантной жестокостью, на которую способны только те, кто уверен в своей безнаказанности.

Лили дрожащими пальцами набрала номер. Цифры на кнопочном телефоне скрипели под её прикосновением, будто сопротивляясь этому звонку. Марко. Единственный человек во всей Флоренции, с которым она могла часами говорить о светотени в пейзажах Караваджо или о том, как ломается свет на мокрых камнях мостовой после дождя. Они могли спорить до хрипоты , а потом, смеясь, зарисовывать друг друга на салфетках в дешёвых кафе.

– Лили? – его голос, грубоватый, но тёплый, как старый плед в зимнюю ночь, накрыл её тревогу. В нём была та особая мягкость, с которой он всегда говорил с ней, даже когда они спорили.

– Мне нужно встретиться, – её собственный голос прозвучал чужим, словно его выцарапали из горла наждачной бумагой. Она сжала трубку так, что пальцы побелели.

Он не задал лишних вопросов. Не спросил "что случилось", не начал утешать заранее. Просто сказал: – Жди. Я зайду за тобой. – И в этих трёх словах была вся их пятнадцатилетняя дружба.

Через двадцать минут он уже стоял на пороге её комнаты, высокий, чуть сутулящийся, с вечно растрепанными волосами. Его карие глаза, обычно светящиеся озорными искорками, сразу потемнели, когда он увидел её лицо.