Взрослые, получив по носу за свою открытость, учатся строить стены, отгораживаясь толстой кожей. Они маскируют страх перед предательством насмешкой, а желание быть услышанными – молчанием. Но там, в детстве, в тени высокой сосны, где воздух пахнет свободой, искренность была как дыхание. Она просто была. И возможно, настоящая дружба никогда не умирает. Она остаётся на тех солнечных полянах, где ты смеялся до слёз с кем-то, чьё имя, может, уже и не вспомнишь, но чьё счастье в тот момент отражалось в твоих глазах.

Ветер безжалостно трепал его свежевыбритую голову, будто пытаясь лишить последних мыслей, удерживающих его здесь, наверху. Кот сидел на краю покатой крыши пятиэтажного дома. Металл под ним был холодным и шершавым, и даже сквозь ткань старых джинсов он чувствовал, как крыша давит на его худые бедра, словно напоминая: "Ты здесь лишний". Его ноги свисали в пустоту, и они слегка подрагивали, но не от страха – от холода и непримиримой внутренней борьбы.

Слезы текли по щекам, обжигая кожу, как соль на свежую рану. Он торопливо утирал их тыльной стороной руки, но они предательски продолжали литься, смешиваясь с пылью, которую ветер поднимал с крыши. На его лице застыло странное выражение – смесь обиды, ярости и решимости. Веки слегка припухли, нос краснел от холода или от рыданий, но в глазах застыл взгляд человека, который уже принял решение.

Где-то внизу, вдали от его высоко взлетевших мыслей, бубнил город: машины, чьи двигатели жужжали, как уставшие пчелы, голоса прохожих, смех, который казался глухим, словно доносился из другого мира. Но он их почти не слышал. Единственное, что било в его висках, – это собственное сердце, отдающее удары в каждую клеточку тела, словно пытаясь удержать его здесь, наверху.

Холодные ладони, стиснутые в кулаки, упирались в край крыши. Его пальцы, немного поцарапанные и покрытые пылью, судорожно хватались за металлический выступ, но в этом движении была не попытка удержаться, а скорее желание почувствовать что-то реальное, осязаемое, перед тем как пуститься в объятия пустоты.

На лице застыла обида – глухая, нестерпимая. На кого? На всех и на никого. На себя, на жестокий мир, который лишил его укрытия и защиты, на людей, которые не поняли, не поддержали, не заметили. Решимость была в каждом движении: в том, как он вытер нос рукавом, как сжал губы, будто ставя печать на своём выборе.

Ветер усилился, и его холодный, резкий толчок заставил Кота чуть податься вперёд. От этого движения его сердце забилось сильнее, а пальцы непроизвольно сжались. Ему казалось, что сам воздух, шумящий вокруг, нашёптывает ему что-то, давит, выталкивает.

Но в этой обжигающей, жестокой тишине наверху, среди шепота ветра и отзвуков города, всё ещё было место для одной мысли: "А если это ошибка? Если всё можно изменить?"

Девять месяцев до этого Кот по маминой просьбе принял участие в костюмированном шоу. Вместе с незнакомой тогда девочкой он, под звон колокольчиков и в колонне таких же ряженых, прошел круг по школьному двору и зашел в школу. Их с этой девочкой усадили на вторую парту в среднем ряду. На первой парте перед ними сидела девочка, похожая на заводную куклу из сказки о трёх толстяках. Кристина всегда была с бантом и на любой вопрос учителя поднимала руку. Впрочем, первое время она, видимо, считала себя единственным человеком в классе, способным на интеллектуальные подвиги, и поэтому отвечала на вопросы учителя сразу, не дожидаясь, пока её вызовут. Остальным оставалось молча восхищаться или тихо беситься.

Девочка Аня, сидящая рядом с Котом, тоже тянула руку с готовностью ответить на любой вопрос. Она, как и он, уже умела читать и явно чувствовала себя в первом классе всезнайкой. Правда, если Кот и был всезнайкой, то скрытным. Он жил по принципу: "Зачем напрягать окружающих своими талантами?" Для него всё происходящее было невыносимо скучным. Он коротал уроки, тайком читая на коленях книгу Фенимора Купера. От учительницы его заслоняла девочка с огромным бантом, и за это он был ей бесконечно благодарен.