Кирилл снова опустил глаза и, видно было, отвечать не собирался.

– Ясно с тобой всё, – вздохнул дед. – Тебе зачем инструмент-то мой понадобился? Мне сын его на юбилей подарил, заморский, добротный, а ты украл.

Парень зыркнул исподлобья и глухо сказал:

– Не брал я у вас ничего, наговариваете на меня.

– Да что ты? Наговариваю? Сроду у нас в деревне воровства не было, а тут ты такой ушлый, городской, приехал, и у меня сразу набор ключей пропал, а затем и дрель. Совпадение, что ли?

Кирилл молчал.

– Тебе-то он зачем? По рукам вижу – не плотник ты, не слесарь, вон, какие они у тебя белые, ни одной мозоли; молоток-то, поди, не знаешь, как держать. Зачем тебе инструмент мой понадобился, говори!

Дед Степан уже почти кричал в полный голос.

– Тётка у тебя такая хорошая, Танька-то, добрая, порядочная, а ты, паскудник, с чего за воровство-то взялся?

Кирилл заскулил:

– Мать у меня сильно болеет, на лекарства не хватает, плоха совсем, вот я и подумал, что продам инструмент ваш и лекарств ей куплю. Простите меня, дед Степан, я больше не буду. Мамку больно жалко, как я без неё…

– Маринка помирать собралась? – встряла в разговор баба Света. – Я вчерась с Танькой виделась, ничего она такого не говорила, что Маринка сильно болеет. А если так, то почему же ты не у постели матери, а тут, в гостях прохлаждаешься?

Парень промолчал, и старик зло сплюнул:

– Да, Кирилл, совсем ты без стыда, без совести. Я ж к тебе, как к человеку, Стешку, вон, спровадил, чтобы она про тебя худое по всей деревне не разнесла, а, наверное, зря. Ты даже мать готов на словах похоронить, лишь бы выкрутиться. Не стыдно тебе?

– Бедная Танька, стыд-то какой! – добавила баба Света.

Кирилл вновь исподлобья зло глянул на стариков.

– Чего зыркаешь-то, бесстыдник! – покачал головой дед Степан. – Давай, парень, так: ты мне сегодня же весь инструмент вертаешь назад, и я никому ничего не скажу. Сюда ты больше не сунешься, познакомился уже с Дружком-то с нашим, а услышу, что у кого-нибудь что-то пропало, тогда пощады не жди, ославлю на всю деревню. Вон, Стешке только заикнусь, она уж расстарается. Нос на улицу не сможешь высунуть ни ты, ни Танька. Совесть-то поимей, ты уедешь, а тётке твоей здесь жить. Понял ли?

Кирилл быстро закивал, не поднимая глаз.

– Простите, дед Степан, баба Света.

– Чего в глаза-то людям не смотришь? – спросил, нахмурившись, старик. – Ладно, давай иди, пока не передумал.

Он распахнул калитку, приглашая Кирилла на выход, и тот не заставил себя упрашивать.

– Да уж, вот он, город, что с людьми делает, – покачала головой баба Света. – Такой малец был улыбчивый да добрый. Помню, приезжали они с Маринкой к Таньке в отпуск; сколько же ему тогда было? – лет пять, наверное… Всё прибегал ко мне за вишней. А что из него выросло? Молодой совсем, а уж скурвился начисто. Не верю я что-то в его раскаяние, вот не верю, попался просто на жареном.

– Без стыда парень, без стыда, – согласился дед Степан. – Таньку жалко, хорошая баба, а Маринку не помню совсем, уехала она тогда сразу после школы и вот какого сыночка вырастила, с гнильцой…

Старики одновременно горестно вздохнули.

– А Дружок-то каков? Вот уж подмогнулнам, вора поймал! – оживился дед. – Не зря ты ему такую вкусную кашу сварила, отработал на все сто процентов.

– Да уж, просто молодец. Пойду открою охранника нашего, – заторопилась баба Света.

Выпустив Дружка, она присела на крыльцо. Дед Степан вынес из ледника большую косточку и протянул собаке:

– На, погрызи, заслужил.

Пёс аккуратно взял кость из его рук и, подойдя к крыльцу, улёгся с угощением возле ног бабы Светы.