Зухра задумалась и пожала плечами.

– Я ни в коем случае не хотела обидеть ни Вас, ни Шакир акя. Гули и нам как дочка, может поэтому я не думала о ней, как о невестке, настолько люблю её… но прошу Вас, если я виновата, простите меня. Я, наверное, пойду, обед своим мужчинам нужно готовить, – спускаясь с топчана, ответила Зухра.

– Подожди, не торопись. Обед готовит Гули, нам хватит, на ужин к вам зайдём, если ты не против, – сказала Мехри опа, слегка улыбнувшись.

– Мы всегда рады вам, вы же знаете, что за слова такие, Мехри опа? А если породнимся с вами, о, Аллах! И дувал можно будет снести! – радостно ответила Зухра.

– Чай пей, вот… с вареньем из урюка, Гули весной варила, – подвигая пиалку с золотистым вареньем, сказала Мехри опа.

Нахваливая варенье, говоря, какая Гули красавица, какая скромница и трудолюбивая, Зухра улыбалась счастливой улыбкой.

– Вот бы ещё и Кариночка вернулась, хотя… обидела я её и зря обидела. Утром съезжу в её институт… сама с ней поговорю, – думала женщина, смакуя сладость урюка.

– А что мужчин ваших не видно, Мехри опа – оглядывая двор, спросила Зухра.

– Шакир акя в чайхану вышел, сегодня же воскресенье, Батыр, наверное, тоже ушёл? А Эркин к друзьям ушёл, говорит, вернулся и ещё никого не видел, навестить пошёл, – ответила Мехри опа.

– Дай Аллах, нашего Эркина тоже женим, тогда и заживём совсем хорошо, верно? – спросила Зухра, когда речь зашла о парне.

– Если учиться начнёт, торопиться не будем. Не хочу вперёд загадывать, но как велит Аллах, может наш Эркин станет хорошим врачом, – произнесла Мехри опа, далеко уходя в мыслях и улыбаясь счастливой улыбкой.

– Ойижон, обед готов, можно накрывать? – спросила Гули, обернувшись на мать.

– Накрывай, дочка, мужчин нет, сами пообедаем. Может и брат вскоре подойдёт, – ответила Мехри опа.

Эркин, сказав матери, что пойдёт навестить друзей, вышел из дома. Ребята, с которыми он учился в школе, вернулись с войны не все, но Эркин зашёл к Достону, хотел проведать именно его. Достон сидел на топчане, под ветвистым тутовником и… шил обувь, чинил ботинки, сандалии. Эркин, открыв калитку, вошёл во двор.

– Есть кто дома? Достон? Брат! Рад тебя видеть! – сказал Эркин, подходя к топчану и нагнувшись, обнимая парня, что сидел без ног на курпачи, накрыв то, чего не было, серой тряпкой и с недоумением смотрел на него.

– Эркин? Укажон(братишка, обращение к младшему), ты вернулся? Ну да… мама говорила, что и ты, и Мумин вернулись, правда, Мумин давно вернулся, он заходил как-то, тоже давно… Как ты? Что же ты встал, садись, я рад тебя видеть! А я вот… без ног вернулся, но живой, многие и без ног не вернулись… а ты молодец! Целый и невредимый! Воевал где? Как поживаешь? – видимо от скуки и тоски одиночества, не переставая спрашивал Достон.

Эркин присел напротив него, свесив с топчана ноги. Что говорить, он не знал, чувствовал себя виноватым, что ли… что вот он, вернулся с ногами и руками, а Достон… Но была война и она пощады не знала и не выбирала.

– Главное, ты жив, Достон! Сам знаешь, что значит выжить в той войне. А я воевал в танковых войсках, дошёл до Берлина, потом нас оставили на очистку города. Приказ есть приказ, сам понимаешь, да и вернулся я всего четыре дня назад, – ответил Эркин, явно волнуясь и сжимая пальцами край курпачи.

Достон посмотрел на его пальцы и улыбнулся.

– Не переживай, я вот… сапожным делом занялся, не могу без дела сидеть. На завод без ног не пойдёшь, верно? Хотя, Иван Сергеевич обещал за меня попросить, не к станку, конечно, но на проходной могу сидеть. Проверять пропуска и пропускать через турникет, большой силы не надо, верно? – с грустью усмехнувшись, сказал Достон.