Шаг Над Бездной Шаира Баширова

Теперь наверное, никто и не вспомнит, откуда возникла вражда между этими семьями. Жили они по соседству, два двора и разделял дувал (глиняная стена) с деревянной калиткой, чтобы можно было ходить к друг другу, не выходя на улицу, это настолько сильная дружба была между этими двумя семьями. Дома эти в махалле Сагбон, в старом городе, были построены очень давно, ещё в двадцатых годах прошлого столетия. Со временем, пристраивались дома. Но почти до самого землетрясения тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, которое произошло в Ташкенте двадцать шестого апреля, улицы были нетронутыми напоминаниями о тех далёких годах, когда здесь жили наши деды, которые отсюда уходили на войну.

Эркин, которому в то время было восемнадцать лет, вместе со своим близким другом, которого называл братом, с соседом Мумином, одними из первых написали в военкомат о желании пойти на фронт. Эти парни учились в одной школе, в одном классе, росли вместе, их отцы дружили и матери были не разлей вода, часто готовили в одном казане и ели вместе, то у одного, то у другого в доме.

В сорок первом году, Эркин и Мумин, вместе с тысячами других молодых людей, ушли на фронт. Их родные каждый день ждали от них вестей и если приходил треугольный конверт, читали все вместе и вместе радовались. Беда не коснулась ни семьи Эркина, ни семьи Мумина, правда, война разбросала этих парней. Один воевал в пехоте, уходя со своим отрядом вслед за войной всё дальше, через деревни, через маленькие и большие города, другой воевал в танковых войсках.

Поэтому, первым с войны пришёл Мумин, не зная, жив ли его друг, брат, близкий сосед и одноклассник. На вопросы родных Эркина, Мумин лишь отвечал, что воевали они в разных войсках и ни разу за эти четыре года не виделись.

– Но будьте уверены, мой брат Эркин жив, ведь похоронки не было! Нужно терпеливо ждать, Мехри опа, Шакир акя, нужно ждать, – сказал Мумин, успокаивая родителей друга.

– Мой сын прав, Мехри опа, война четыре месяца назад закончилась, а люди до сих пор возвращаются домой. И наш Эркин вернётся, с помощью Аллаха. Не отчаивайтесь, он и нам сын, как Мумин Вам сын. Верно, Батыр акя? – прижавшись к старой гимнастёрке сына, обняв его руку, сказала мама Мумина, Зухра.

– Мой сын прав, письма от Эркина не было, скорбного сообщения тоже, не будет терять надежду, нужно ждать, а терпение нам всем даст Аллах, ведь Эркина мы любим не меньше, чем Мумина. Они наши дети, – сказал Батыр, отец Мумина.

Шакир акя и Мехри опа были старше родителей Мумина, совсем не намного, но у узбеков, будь они старше хоть на полгода, их непременно называли на Вы и обращались опа и акя, проявляя уважение. Но они были настолько близки, что позволяли обращаться с Зухрой и Батыром проще, называя на ты. Так было всегда, тем более и родители росли на одной улице.

Эркин вернулся глубокой ночью, через месяц после возвращения Мумина и нетерпеливо постучался в деревянную калитку своего дома, по которому тосковал долгих четыре года, вспоминая родной дом, улицу, родителей, между боями, сев писать очередное письмо домой. Мехри опа спала чутко, тем более, в конце сентября дни в Ташкенте стояли жаркие и ночи тёплые. Услышав стук в калитку, женщина, проснувшись, вскочила и спустилась с топчана, сердце в её груди так сильно билось, словно было готово выскочить, разорвав грудную клетку. Проснулся и Шакир акя, сестра Эркина спала в доме, девочка подросток, но спать во дворе, даже поодаль от родителей, не полагалось. Подбежав к калитке, трясущимися от волнения руками, женщина открыла её и буквально упала в объятия сына. Шакир акя, проснувшись, подошёл следом за женой и просто обнял их обоих, уткнувшись лицом в плечо сына, вдыхая запах дыма и пота от гимнастёрки.

– Сыночек! Родной мой! Наконец ты вернулся! Хвала Аллаху, ты вернулся! – восклицала бедная женщина, едва держась на ногах.

Спросонья, услышав стук и тут же вскочив с места, она дрожала всем телом и плакала от радости.

– Ну всё, мать, успокойся. Сын вернулся, утри слёзы и давайте присядем на топчане, – сказал Шакир акя, отходя от жены и сына.

– Ойижоним мани (мамочка моя), адажон (папочка), как же я по Вам соскучился! Столько раз представлял себе нашу встречу, столько раз видел во сне наш двор, – обняв мать и проходя вместе с ней к топчану, сказал Эркин, сняв с плеч вещмешок и бросив его на топчан.

– Ты вернулся и большего счастья нет, сыночек, садись, устал ты с дороги, а я самовар разожгу, – ответила Мехри опа.

– Может соседям сказать? Они ведь тоже ждали тебя, – спросил Шакир акя.

– Ночь сейчас… лучше утром. А… Мумин… он ведь вернулся? – осторожно спросил Эркин.

– Вернулся! Ещё как вернулся! Хвала Аллаху, руки-ноги целы и у него, и у тебя! Сын Садык акя без обоих ног вернулся, они рады, что живой. Все рады, пусть без ног, но ведь живой! А сколько людей похоронки получили? Проклятая война! Стольких сыновей и дочерей, отцов и братьев забрала! А как же ты, сынок? Как ты воевал? Аллах милосердный, слава Тебе, ты вернулся целым и невредимым, – не переставая гладить сына по плечу и руке, говорила Мехри опа, целуя поверх гимнастёрки.

– Значит, Дильшод без ног вернулся… жаль его… но война, она была очень жестокая, очень… – произнёс Эркин, глядя себе под ноги и вспоминая однополчан, которых приходилось оставлять на поле боя. И возвращаться за телами после затишья, чтобы собрать комсомольские или военные билеты, похоронить тела и написать их близким, отправив похоронку.

– Ладно, я самовар поставлю, ты с дороги, сыночек, может поесть посмотрю, – сказала Мехри опа, наконец отрываясь от сына и уходя под навес, где была летняя кухня, с небольшим очагом и казаном.

Эркин взял вещмешок и развязав его, вытащил буханку хлеба, две тушёнки, кусок мыла и несколько бесформенных кусков сахара. На глиняном возвышении стоял самовар, рядом лежали несколько сухих веток и древки, приготовленные для разжигания самовара. Газа и в помине не было. Женщина включила свет, лампочка висела на чёрном проводе с патроном и разожгла самовар. Мехри опа знала, что воду в него каждый вечер наливает муж, благо дело, до войны в махалле провели воду и у всех во дворах поставили водопровод. Но у многих были колодцы, вода в них была холодная и чистая, для питья и брали воду из колодца. Мехри опа вынесла из дома поднос, где лежали кишмиш, сухофрукты и чёрствая лепёшка.

Женщина, вот уже четыре месяца, как только объявили о полной капитуляции немецкого командования и советские войска одержали победу в этой страшной войне, сама пекла в тандыре лепёшки. Не каждый день конечно и не из белой муки, которую и достать было невозможно, но пару лепёшек Мехри опа убирала, завернув в скатерть, в надежде, что именно сегодня её сын вернётся и поест лепёшки. Но вот уже неделю, она не разжигала тандыр и не пекла лепёшек, это делала Зухра, ведь Мумин вернулся и к них заходили соседи, приезжали родственники и Мехри опа постоянно была рядом с ней.

На ужин она приготовила маставу, правда без мяса, мяса они вообще ели очень редко, если вдруг мясники резали скот и продавали. Мехри опа положила в маставу тушёнку, которую ловко, по привычке и открыл Эркин. Давно забытый вкус маставы, парень с аппетитом её поел, несмотря на глубокую ночь. Но была война и люди понимали, сейчас всем нелегко, сколько эвакуированных приехали с сорок второго года в Ташкент, скольких приютили семьи и не отличали никого, ели все с одного казана, спали под одним кровом.

Так и Зухра, взяла к себе девочку четырнадцати лет, её мать и маленький брат погибли при бомбёжки, когда на состав, в котором они ехали, совершили налёт немецкие самолёты и Карина чудом осталась жива, спрятавшись в овраге. Когда их вагон загорелся, началась суматоха и возникла паника, люди бежали от огня и пуль, которыми обстреливали сверху, с самолётов. Как девочка добежала до оврага, она бы и не вспомнила, но когда глубокой ночью раздался взрыв, бежали все и она побежала. Рядом падали люди, сражённые пулями, кто-то горел, объятый огнём, на земле валялись куски тел и трупы. Ужас и страх, которые испытала Карина, надолго заставили её замолчать и она долго не реагировала на людей, долго не произносила ни слова.

На рассвете, когда кажется всё стихло, а в воздухе стоял тошнотворный запах горелых тел, когда продолжали гореть вагоны, а оставшиеся в живых помогали раненым, Карина вылезла из оврага, с ней были ещё несколько человек, но она их в упор не видела и шла к вагону, как неприкаянная, шла, чтобы найти мать и брата. Она увидела их среди тех, чьи растерзанные тела были сложены в ряд, на земле. Мать она узнала по пиджаку и полуботиночкам коричневого цвета, на шнурочках, её лицо было изуродовано. Брата девочка нашла много позже, когда погибших стали хоронить.

Казалось, время для неё остановилось, слёз не было. Карина не сознавала, что их больше нет, она осталась одна на всём белом свете. Ведь перед отъездом из Ленинграда, перед самой эвакуацией, когда собирала свои вещи, она нашла похоронку на отца, которую мать спрятала под бельём в ящике старого комода. Теперь и вещей не было, искать что-то среди всего исковерканного после бомбёжки домашнего скарба, не было смысла и тем более, желания.