– Правда? Профессора… надо же… Все твои вещи мы с Гули постирали, погладили и повесили в шкаф в твоей комнате, сынок. Переодевайся и отдохни, скоро и отец, и Батыр с Мумином подойдут, плов готовим, давно ведь ты его не ел, – ласково погладив сына по щеке, сказала Мехри опа.

Эркин обнял мать и прижал к себе.

– Я выжил на этой страшной войне с одной лишь надеждой, вот так обнять Вас, ойижон и посмотреть в Ваши добрые глаза, – глядя в глаза матери, в которых засверкали слёзы, сказал Эркин.

– Узим ургилиб кети сандан, болажоним, ( ласковое изречение, я жизнь за тебя отдам, сыночек), – сказала Мехри опа, положив голову на крепкую, в орденах, грудь сына.

– Это мы готовы жизни за матерей отдать, ойижон, живите долго! – ответил Эркин, разжав объятия.

– Иди, сынок, а нам с Зухрой готовить надо. Вот и помощница моя пришла, Гули? Дочка? Переодевайся быстрее, поможешь нам с Зухрой! – крикнула Мехри опа дочери, выходя из дома.

Девушка, переодевшись, выскочила из дома, Эркин пропустил сестру, улыбнувшись ей и скрылся в доме. Войдя в свою комнату, Эркин подошёл к старому, шоколадного цвета шкафу, с узорами на дверцах и с зеркалом с внутренней стороны дверцы. Взяв с вешалки яхтяг (белая рубаха с треугольным вырезом, без пуговиц) и тёмного цвета хлопчато-бумажные штаны на резинке, он бросил всё на кровать. Сев на неё, Эркин снял сапоги и развернул обёрнутые ноги.

Четыре года в кирзовых сапогах, ноги привыкли, сначала тяжело было, пальцы натирались, были все в мозолях и кровоточили, ни тебе мазей, ни зелёнки, приходилось терпеть. А в бою и вовсе не до боли в ногах было. Настоящую боль Эркин почувствовала, когда его резали без наркоза, дав выпить спирт и зажав между зубами деревянную ложку, парень стойко терпел боль. Но стиснув крепкие зубы, он просто переломил ложку и ушёл в забытье.

Сняв с себя гимнастёрку и галифе, Эркин аккуратно повесил их на плечики и сунул в шкаф, затем надел яхтяг и штаны. У порога во двор лежали старые калоши, но они оказались малы, надев на босу ногу тапочки, в виде шлёпок, Эркин помыл руки под умывальником и подошёл к топчану. Гули тут же протянула брату чистое полотенце, поблагодарив сестру, Эркин залез на топчан и сел, подобрав под себя ноги. На душе было спокойно, от домашней обстановки, о которой он так часто мечтал.

Мехри опа с любовью поглядывала на своих детей, вновь сожалея, что не выносила и не родила ещё четвертых. На ранних сроках, у женщины были выкидыши, а потом врач сказала, что лучше не рисковать, иначе, она сама может умереть, ведь и возраст был… тогда ей было почти сорок лет.

Через пару часов пришли Мумин с Батыром, к тому времени на хантахте, к которой приставили ещё одну, которую вынесли из дома Зухры, на огромном топчане, уже лежали лепёшки, жареные пельмени и катлама. В косушки положили салат ачукчук, заварили в большой чайник зелёный чай с самовара, который кипел под навесом в летней кухне. Последним, с работы пришёл Шакир акя и помыв руки, все сели ужинать. Зухра с Гули и Кариной подали плов в двух ляганах (фаянсовые или фарфоровые, большие блюда), принесли пиалки и ложки.

– Отец, начинайте, – попросила Мехри опа, зная традиции узбеков, что первым с лягана начинает есть старший в доме.

– Здоровье вашим рукам, женщины, постарались вы на славу, выглядит вкусно. Бисмилляхир Рахманирр Рахим, берите! Всем приятного аппетита! – отправляя в рот руку, в которую собрал горсть плова, сказал Шакир акя.

Плов он ел исключительно правой рукой, не иначе и к этому все домочадцы привыкли.

– Очень вкусно! Как давно я не ел нашего плова! – воскликнул Эркин, взяв из рук Гули пиалку чая.