В этот момент на Ладогина навалилось ясное, болезненное осознание: его жизнь была бессмысленной и пустой. Всё, что он делал каждый день, все люди, с которыми общался, все поставленные цели – не значили ровным счётом ничего.

Луиза находилась рядом не из любви или желания, а лишь потому, что это было удобно и привычно им обоим. Эта мысль не причинила боли или обиды – лишь холодное понимание, что в его жизни давно не осталось места для искренних чувств.

Аркадий ощутил себя усталым и чужим человеком, вынужденным жить в реальности, где каждый день повторял предыдущий, а встречи были механическими повторами лишённого смысла сценария.

Он повернул голову и посмотрел на Луизу. Она дышала ровно и спокойно, словно ничего не произошло. Аркадий отвёл взгляд, понимая, что завтра проснётся тем же человеком – аккуратным и равнодушным служащим системы.

Но сейчас, в эти тихие минуты, ему было позволено полностью осознать бессмысленность своей жизни и смириться с ней. Это знание не пугало – оно просто существовало рядом, подчёркивая пустоту, в которой он жил.

Аркадий прикрыл глаза, погружаясь в знакомое равнодушие, позволяя себе немного побыть в этой ясной реальности, лишённой смысла, но такой привычной, что невозможно было представить что—то другое.

Он потянулся к пульту и включил телевизор. Экран ожил с лёгким треском. Луиза прижалась к его плечу, её глаза были ещё тёплыми от сна, кожа чуть влажной от близости. Аркадий пролистал каналы: короткие сюжеты, реклама, прогноз погоды.

– Оставь, – сказала Луиза. – Это интересно.

Диктор говорил громко и чётко, без лишнего фона:

– …В парламенте обсуждается инициатива депутата Павла Кручинина по улучшению демографической ситуации. Согласно проекту закона, каждая гражданка СФСР, не состоящая в официальном браке и не родившая к двадцати пяти годам, обязана вступить в государственную программу женского распределения. Предложение вызвало бурную реакцию в парламенте и обществе…

На экране показывали зал парламента: тяжёлые кресла, панели из глянцевого дерева, высокие потолки. За трибуной стоял Павел Кручинин с прямым взглядом и уверенным голосом. Он говорил холодно и спокойно:

– …Мы не можем больше полагаться на сознательность. Мы должны формировать общественную дисциплину. Женщина, не родившая к двадцати пяти и не вышедшая замуж, должна быть включена в государственную программу распределения. Это не насилие, это возврат долга. Это новая норма. Женщины, не выполнившие репродуктивный долг, признаются общественной собственностью. Это звучит жёстко, но лишь честные слова озвучивают честные решения. Права – привилегия, а не автоматическое благо. Если привилегиями не пользуются, они утрачивают силу.

Луиза замерла, перестав дышать на мгновение. Аркадий почувствовал, как её пальцы сжались у него на груди, но она промолчала.

На экране депутат продолжал:

– Мы не предлагаем репрессий. Мы предлагаем прозрачную, чёткую, управляемую структуру. Девушки, на которых мужчины не подали заявление в установленный срок, будут направлены в адаптационные центры. Это не наказание, а порядок. Остальные, кто не вступил в брак и не родил к двадцати пяти годам, считаются доступными для принудительного использования любым мужчиной. Это зрелое решение. Оно может шокировать, но именно такие меры делают нацию живой. Мы должны отказаться от сентиментальности, если хотим сохранить страну.

Аркадий молчал, ничуть не удивлённый. Тон Кручинина был знаком ему: чёткий, лишённый эмоций, похожий на инструкцию к новой модели жизни. Теперь этот голос проник в спальню, разлился между телами, просочился в складки простыни и повис в напряжённом молчании, вытеснив привычное тепло.