Безумный старик на берегу все продолжал играть на скрипке. Я представила, что со мной сделают, если он не перенесет холода и умрет. Ведь спросят с меня, захотят узнать, что мы забыли ранним утром на пляже недалеко от Шиле, а мне придется ответить им просто: «Не знаю».

Я вышла из машины, повязала на голову шарф и концом прикрыла рот. Борясь с метелью, увязая в песке, я пошла к морю. И зачем я надела ботинки на каблуках? Но ведь я же не знала, что мы приедем сюда!

Когда я приблизилась к профессору, то испугалась. Лицо у него посинело и выглядело ужасно, как у мертвеца. Губы побелели. Он плакал, на щеках замерзли слезы. Пальцы, похожие на белоснежные кости, окоченели на струнах скрипки. Если бы он не стоял, я могла бы поклясться, что передо мной замерзший труп. На плечах и шляпе начал скапливаться снег.

– Профессор! – крикнула я.

Он не слышал.

– Профессор! Профессор! Эй, мистер Вагнер! Вы умрете, пойдемте, пожалуйста!

Я взяла его за руку и потрясла.

– Эй, профессор!

Волны, как сумасшедшие, бросались на нас. Белые цветы, опавшие с венка профессора, качались вверх-вниз в бурном море, смешиваясь с белой пеной на серой воде.

Когда я открыла рот, чтобы позвать профессора, у меня на мгновение перехватило дыхание от ледяного ветра. Я коснулась его окоченевших рук и попыталась разжать пальцы и забрать скрипку. Но пальцы не поддавались. Я бросила это дело и изо всех сил потащила его в сторону автомобиля.

Однако он все время вертел головой, стараясь оглянуться назад. Всякий раз он слабо пытался высвободить руку, и я отпускала его, не желая применять силу. Он все смотрел на море, прищуривался, словно желая разглядеть что-то вдалеке, и порывался бежать туда. Я, конечно, тут же хватала его за руку и останавливала. Да и если бы не я, он не прошел бы и двух-трех шагов и упал бы. Я силилась снова развернуть его к машине и заставить идти. Едва ковыляя, он пытался что-то сказать, что-то вроде «сутурм… сутма… сутууума…». Я не могла разобрать, что он бормочет, только слова вроде «приплыла», «остановилась», «плывет», «взлетела». Но в тот момент меня волновало лишь то, как мы доберемся до машины. Тут он снова выдергивал руку, порывался вернуться. Мне приходилось его отпускать. За весь короткий путь так повторилось три-четыре раза.

Вагнер не понимал, что делает, словно был вне себя. Сопротивляться он не мог, и у меня получалось тащить его за собой. Однако идти было очень сложно. Холод и ветер только усугубляли дело. К счастью, вскоре Сулейман, увидев, что происходит, соизволил выйти из машины и прибежал на помощь. Мы вдвоем запихнули старика в салон.

Внутри стало совсем холодно. Не хватало только ветра, а температура была почти такая же, как снаружи. «Тупица, какой же тупица!» – про себя ругала я Сулеймана.

– Давай, заводи скорее!

Он тут же повернул ключ, но двигатель лишь издавал звуки.

– Ах! Господи, пожалуйста, только не это, только не это! Не сейчас!

Окоченевший профессор мелко-мелко дрожал. Сидя рядом, я слышала, как стучат зубы. Кажется, он был при смерти, даже не открывал глаз. Я взяла его руки в свои, попыталась согреть дыханием, но все тщетно.

Сулейман все пытался завести двигатель, но ничего не получалось.

– Давай, Сулейман, – закричала я, – сделай что-нибудь, он умирает! Ведь спросят с нас!

Эти слова его подстегнули. Со словами «бисмилляхи рахмани рахим»[39] он повернул ключ и вдавил педаль газа. После еще нескольких попыток мы потеряли всякую надежду.

Машина, провались она пропадом, снова заглохла. Можно было сойти с ума: мало того, что у нас на руках умирал человек, так и мы оказались в опасности.