Однако спокойно поесть в сторонке мне все равно не удалось. На этот раз ко мне привязался молодой доцент, который нигде не давал мне прохода. Он уже давно выводил меня из себя, приставая при каждом удобном случае и делая неприличные намеки. Он, по-видимому, был зациклен на разведенных женщинах, все время заводил разговор об одиноких ночах. Я изображала наивность и делала вид, что не понимаю. К счастью, вскоре принесли наш хюнкяр-бегенди[22], и я склонилась над тарелкой, переключив внимание на еду.

Мне захотелось рассказать профессору, что блюдо получило такое название, потому что очень понравилось французской императрице Евгении во время ее визита в Стамбул по приглашению султана Абдул-Азиза. Но профессор, все такой же бледный, прямой и аккуратно причесанный, был далеко от меня. Да и от моих рассказов он тоже казался далек.

Если бы мы были близки – не просто сидели рядом, но и были достаточно близки для таких бесед, – возможно, я упомянула бы историю несчастной любви султана и императрицы, рассказала бы, что после того, как Абдул-Азиза убили, обставив все, как будто он сам перерезал себе вены, Евгения приезжала в Стамбул и носила по султану траур. Профессор казался человеком, которому нравились такие истории, я ясно это чувствовала.

– Чему вы улыбаетесь?

– Я не улыбаюсь, – ответила я сидящему рядом доценту.

– Ну-ну, меня не обманешь, вы о чем-то приятном подумали? Наверное, о тайном кавалере. Понима-а-а-аю.

Он говорил, странно гримасничая и покачивая указательным пальцем, словно артист. Будто и на серьезную тему говорит, и шутит. Так он вел себя всегда, чуть что, готов был ответить: «Ну я же пошутил!» Боже, что за мерзкий тип!

Когда подали кофе, мне стало легче. Не столько от его вкуса и прекрасного аромата, сколько от мысли, что после кофе мы встанем и я избавлюсь от назойливого соседа.

Когда мы вернулись в университет, все было готово. Мы сразу прошли в лекционную аудиторию, где уже собрались студенты и преподаватели. Сначала к микрофону вышел ректор и тепло поприветствовал профессора от имени коллектива университета.

Затем к трибуне вышел Хаккы-ходжа, который так же, как и Вагнер, был профессором права. Превознося до небес приглашенного коллегу, он рассказал о его работе в Турции, сообщил, что тот стоял у истоков современного высшего образования в нашей стране, и упомянул о многих ученых, которые учились у Вагнера, в числе которых был он сам. Обратившись к гостю «учитель учителей», профессор Хаккы пригласил его к микрофону.

Вагнер уверенными шагами прошел к трибуне. Некоторое время он смотрел на собравшихся в аудитории. За это время гул стих, и все взгляды обратились на него.

– Мерхаба![23]

В зале раздались аплодисменты. Я оглянулась: было ясно, что Вагнер произвел впечатление. Между тем, он даже ничего не сделал: всего лишь вышел к трибуне и посмотрел на присутствующих. Конечно, так подействовали ранее сказанные слова и приветствие на турецком.

Вагнер продолжил по-турецки. Он говорил с сильным, но приятным акцентом, часто делая паузы.

– Для меня честь спустя пятьдесят девять лет вернуться в Стамбульский университет.

Говорить ему было немного сложно, звук «р» он произносил раскатисто. Он периодически поглядывал перед собой, и было понятно, что речь написана заранее. Снова послышались аплодисменты.

Затем он перешел на английский и поделился воспоминаниями о двух годах, проведенных в университете. Он похвалил правительство Турецкой Республики, принявшее решение привести юридическое образование в соответствие с западными стандартами. В какой-то момент он сказал интересную вещь: