– Я не могу о таком просить ректора, – ответила я. – У тебя языка, что ли, нет, сам скажи.

Он посмотрел на меня с обидой и злобой. Я решила сменить тему.

– Нам в одиннадцать надо быть в отеле, – продолжила я мягко. – Во сколько поедем?

– В десять нормально будет, – ответил он холодно. Голос был не обиженный, а скорее злой. Но и злоба была не так явно слышна.

Вот такой затаенный гнев на самом деле гораздо опаснее. Ты узнаешь об этом еще в молодости. Открытая злоба обычно создает временные затруднения. Но если человек подавил свой гнев, если ты это почувствовал, тогда берегись. Затаенная злоба может навлечь беду позже.

Наверное, не надо было вот так прямо говорить Сулейману, что я не буду ему помогать. Так на Ближнем Востоке дела не делают. Вот сказала бы я: «Хорошо, я похлопочу о твоем брате», не было бы проблем.

На самом деле хлопотать перед ректором было не обязательно, я могла долго кормить Сулеймана обещаниями. И пока он надеялся, был бы со мной как шелковый, обращался бы вежливо. Каждый вечер подвозил бы меня до дома.

Даже когда стало бы ясно, что ничего не выйдет, он бы все равно оценил, что я ради него постаралась. К тому же за это время он бы отчасти привык обращаться со мной хорошо, так бы и продолжалось.

По правде говоря, на Ближнем Востоке между враждой и дружбой путь короткий, однако Сулейман был не только ближневосточным мужчиной, но, как все турки, еще и европейцем. Я могла бы извлечь для себя пользу из того, что порой он проявлял как западные, так и восточные черты.

Но поскольку я не пыталась обратить подобные ситуации в свою пользу, то в очередной раз страдала, живя в обществе, принадлежащем одновременно и западной, и ближневосточной культуре. А точнее, в обществе, которое не относилось ни к одной, ни к другой…

Сославшись на дела, я оставила Сулеймана и села за стол. Он же развернулся и вышел, прихватив с собой свою скрытую злобу.

Я начала быстро просматривать свежие газетные статьи. С этого начиналось каждое мое утро: найти новости, связанные с университетом и, в особенности, с ректором, выбрать представляющие интерес и собрать их в папку для ректора.

В газетах были две маленькие заметки о профессоре Вагнере. Сообщалось, что сегодня после обеда он выступит в университете с лекцией.

Стюардесса почти шепотом спрашивает, нужно ли мне что-нибудь, и я поднимаю голову от ноутбука. У нее в руках мой пустой стакан, она смотрит на меня, слегка улыбаясь, и ждет ответа. Я даже не заметила, как эта высокая блондинка в синем костюме подошла и забрала мой стакан. На этот раз она ведет себя и разговаривает еще вежливее.

Я благодарю и говорю, что мне больше ничего не нужно. Пить портвейн я больше не могу. Да и ноги начали затекать: надо прерваться, встать и походить, сходить в туалет, а потом выпить воды.

Когда я вышла из университета, дождь уже прекратился, на дорогах были лужи. Небо по-прежнему было затянуто тучами, но время от времени солнце пронзало их, словно копьем, и било по куполам мечетей, корабельным трубам, крыльям ныряющих в море чаек.

Подъехав к отелю, я сразу с волнением оглянулась, нет ли поблизости белого «рено». Его я не увидела, однако на душе все равно было неспокойно. Может быть, они припарковались подальше или подъедут позже.

Я подошла на ресепшн и спросила о профессоре. Молодой сотрудник развернулся к шкафу с ключами:

– Ключ он оставил. Я не уверен, но, кажется, мужчина вышел.

Было без пяти одиннадцать. Должно быть, Максимилиан встал рано и пошел прогуляться, подумала я и села ждать его в лобби. Там пожилые муж с женой, в которых я узнала американцев, разложили перед собой карту Стамбула и пытались наметить маршрут.