И вот в одно осеннее утро, когда только-только показалось зарево, Лира, почистив золотистые перышки, взмахнула крыльями и понеслась над землей. На ее беду, встретился ей пастушок, и она спряталась на дереве за пожелтевшей листвой, наблюдая за тем, как заботлив он к животным, как он беспечен своей молодостью и красив. По возвращению в райский сад все песни Лиры были об одном – о пастушке, в которого она влюбилась.

На следующее утро Лира вновь полетела над землей, а пастушок был на том же лугу. Она не могла взлететь до самого заката, не сводя с него любящего взгляда, и вдруг паренек ее заметил, оставил овец и погнался за райской птицей. Он желал посмотреть на Лиру поближе, поэтому стал бросать в нее острые камни. Ей хотелось запеть о своей боли, но она сдерживала свой голос, не желая причинить вреда своему возлюбленному, ведь тогда он бы погиб. Лира летела, и где падало окровавленное перо райской птицы, там вырастала скала, где она роняла слезу, образовывались реки, озера и моря. Лира выжила, но осталась навсегда в райском саду, где пела печальные песни о любви…

Священник внимательно заглянул в лицо каждому и только потом продолжил:

– В нашем мире, где царит страсть и эгоизм, мы часто забываем о том, что истинную радость и умиротворение можно найти только в любви к Высшему. Он – источник всего живого, он – наше спасение и надежда. Как и тот невежественный пастушок из сказания человек жаждет познать физическое присутствие Высшего. Но разве вера требует доказательств? Разве она не идет прямиком из сердца? Любовь! – прокричал он. – Вот, что истинно важно! Пусть ваша вера будет суровой как камень, а любовь к нему – всепоглощающей как огонь. Только в единении с Высшим вы найдете истинный путь к счастью. Пусть благословение Высшего будет с вами всегда!

Голоса хора вновь поднялись к сводам, чистые и звонкие, как весенние ручьи. В едином порыве все присутствующие склонились вслед за отцом Филиппом – ровные спины, скрещенные на груди руки, шепот молитв.

Элис замерла, словно дикий зверек, случайно забредший в храм.

«Что делать? Куда смотреть? Как дышать?»

Родители никогда не учили ее и брата молитвам. Все, что она умела, благодарить умерших предков семьи, которые, как оказалось, были ей чужими.

Отец Филипп приблизился к чаше с огнем. Горсть сухих трав в его руках вспыхнула с шипением, наполнив зал терпким дымом – горьким, как покаяние, сладким, как надежда.

Послушник в потертой рясе опустился на колено, поднося настоятелю массивный кубок. Вино в нем темнело, как кровь, а может, и было ею – Элис не знала.

Один за другим люди подходили, припадали к краю кубка, делали глоток из рук самого отца Филиппа.

Элис пятилась назад, пока спина не уперлась в холодную стену.

«Я не имею права».

«Я не их».

«Я…»

Взгляд настоятеля скользнул по ней – быстрый, как удар кинжала. Но он не позвал, не пристыдил, дал последний шанс остаться невидимой.

Затем – тихий звон.

Все приложились к нательным крестам, закрыли глаза, утонули в моменте.

А Элис просто стояла, голая без своего кусочка металла, чужая в этом танце веры.

Ее губы не знали молитв. Ее пальцы не искали распятия. Ее сердце отзывалось молчанием.

– Пусть ваши сердца наполнятся любовью и благодатью, – громко и торжественно сказал отец Филипп. – Ступайте с миром.

Все начали расходиться, а Элис направилась к настоятелю, совсем не понимая, смеет ли она вообще к нему приближаться и говорить с ним. Она лишь знала, что ей нужно высказаться.

– Господин, – проговорила она и сделала неуклюжий реверанс, на что Филипп рассмеялся.

– Дитя, зови меня – святой отец или же отец Филипп, – с доброй улыбкой ответил он.