– Сегодня твой первый день, – благоговеющим голосом сказала Мари, помогая Элис облачиться в темный наряд, такой же, какой был на ней самой. – Помню, когда меня привела бабушка в первый раз на воскресную службу, я долго плакала, когда нужно было уходить… Ох, Элис, ты даже не представляешь, как тебе понравится! После службы ты можешь захотеть стать одной из нас! Это несложно – молись вместе со всеми, соблюдай каноны, внимательно слушай наставниц и выполняй простую работу.

– Я не загадывала настолько наперед, Мари, – сказала Элис и надеялась, что не обидит подругу, которой казалось, что нет участи лучше, чем служить Высшему. – Скажи, а мы сможем сегодня увидеть отца Филиппа?

– Конечно, настоятель всегда присутствует на службах. Он может не посещать наши мессы, у него свое место для молитв, но на службах мы всегда встречаемся с ним.

– Это хорошо. Мне уже давно стоит поблагодарить его за все, что он сделал для меня.

Отец Филипп мало того, что обеспечил ее приютом, так еще и приказал послушникам и послушницам на постах сообщать о каждом мужчине, приближающимся к стенам монастыря, и это обязывало Элис, пусть она пока и не понимала, к чему. Да, может, она и не готова служить монастырю и Высшему, но быть полезной все равно хотелось.

– Поспешите! – послышался голос одной из наставниц и пронзительный звон колокольчика, который собирал всех на службу.

Монастырь посреди Соколиных скал выглядел внушительно – несколько острых каменных башенок пронзали серый небосвод, на стрельчатых окнах красовались витражи с удивительными сюжетами. Внутри царила тишина, наполненная звуком.

Воздух был густ от ладана и воска, а высокие своды ловили каждый шепот, превращая его в таинственный гул. Главный зал освещался неярким, но теплым светом – будто само солнце, уставшее от мира, решило укрыться здесь, за толстыми стенами.

И тогда запел хор.

Голоса детей, чистые как горные ручьи, поднялись к потолку, отражались от каменных стен и возвращались уже неземным эхом. Они пели не слова, а само светлое чудо, и Элис почувствовала, как грудь наполняется теплом, будто мать снова прижимает ее к себе, пальцы сами сжимаются, будто в них снова рука Джозефа – крепкая, надежная, а глаза закрываются, и перед ней – отец, каким он был до того, как исчез.

Певцы стояли в бело-золотых одеяниях, их силуэты казались невесомыми в полумраке зала. Они не просто пели – они молились звуком, и каждый их вздох был чище, чем снег на вершинах. А вокруг – монахи в темных рясах, склонившие головы. Они не пели, но их молчание было частью песни.

Может, и правда Высший присматривал за этим местом.

– Это так прекрасно, – произнесла Элис, понимая, что затаила дыхание.

– Сам отец Филипп занимается с одаренными.

– А где же он сам?

– Смотри. – И Мари подвела Элис ближе к подъему, на который вышел мужчина средних лет в простом светлом одеянии, в его волосах и бороде поблескивала седина, а глаза излучали добро и любовь ко всему сущему. Он улыбнулся и слегка поклонился хору.

– Сегодня голоса наших детей звучат по-особенному красиво, благодарю. – Отец Филипп прикрыл глаза на мгновение и приложил ладонь к своей груди. – Пусть в этот светлый час вы освободитесь от тревог и послушаете мой сказ о любви…

В райском яблоневом саду жила птица с прекрасной головой девы по имени Лира. Каждое утро она спускалась на землю, пролетала над ней, а ближе к ночи возвращалась в сад и пела чудесные песни о том, как живут люди. Ее песни слушали все птицы в саду, и они не сдерживали восхищения и похвалы, но уповали на то, что людям никогда не услышать, как она поет. Лира не печалилась, ведь знала, что стоит ей запеть свои песни на земле, то она погубит людей райским голосом, а ей так нравилось за ними наблюдать.