– Достаточно, что я осуждаю себя сама. Но у меня действительно не осталось, ради кого быть там, откуда я уехала. А поэтому… я попробую начать новую жизнь. Отвези меня в город, где я смогу учить язык и учиться.

– Как хочешь, Ника.

Меня тошнит от его покладистости или равнодушия. Не знаю, чего во Владе больше. Хочется вцепиться в него и тряхнуть как следует. Или пощёчину залепить, но я ничего подобного не делаю. Я и впрямь не имею права его судить. Пусть живёт, как хочет, этот чужой мужчина, что когда-то был моим братом.

На следующее утро он отвёз меня в город, как и обещал. Помог устроиться. Прощались мы неловко, как и положено малознакомым людям. Он вернулся к своему вину и привычной жизни. Я записалась на языковые курсы и прилепилась к студии, где училась рисовать. Всё остальное пока было не доступно, но я не печалилась.

Я преодолевала день за днём и пыталась не оглядываться, но пустота нет-нет да накрывала меня, душила, не хотела уходить. Так прошло два месяца – шестьдесят четыре дня, а затем жизнь снова сделала кульбит.

В дверь комнатушки, что я снимала, постучали ближе к вечеру.

Ко мне нередко заглядывал сосед – кудрявый темноглазый Томазо. Просил то соль, то приносил вкусную пасту, которую готовил сам.

Наверное, я ему нравилась, но я держалась с Томазо настолько строго, что на большее, чем добрососедские посиделки, он не решался. Я, собственно, и водила с ним дружбу из чисто корыстных соображений: с носителем языка легче было осваивать чужую лексику. К тому времени я уже вполне сносно могла худо-бедно объясниться. Понимала гораздо больше.

– Что на этот раз, Томазо? – спросила я, открывая дверь. Сосед сегодня уже забегал по какому-то незначительному поводу.

– Ну, здравствуй, Ника, – дохнул на меня холодом Нейман и переступил порог.