Его имя внушало страх и трепет по всей Поднебесной. Правитель Чжэн не был похож на других правителей, погрязших в дворцовых интригах или довольствующихся старыми традициями. Он был воплощением нового духа Цинь – эффективного, централизованного, ориентированного на результат. Под его руководством реформы были ускорены, армия стала еще более грозной, а дипломатия велась с холодной, расчетливой жестокостью, разжигая распри между врагами и сокрушая их поодиночке.

Синь, находясь лишь на нижних ступенях этой огромной государственной машины, редко видел правителя лично. Но он чувствовал его присутствие во всем: в жесткости законов, в скорости приказов, в непоколебимой уверенности, с которой Цинь шаг за шагом поглощало соседние земли. Чжэн был человеком действия, нетерпимым к слабости и промедлению. Он требовал абсолютной преданности и эффективности, наказывая за малейшие промахи с пугающей суровостью. Его взгляд, даже на официальных портретах, казался пронзительным, словно он мог видеть самые скрытые мысли и тайные желания.

Первые шаги Чжэна на пути к объединению были быстрыми и решительными. Он умело использовал разногласия между царствами, заключал временные союзы лишь для того, чтобы разорвать их в нужный момент, и бросал свои превосходные армии в места, где сопротивление было наименьшим, постепенно сужая кольцо вокруг своих главных врагов. Он не боялся идти на риск и принимать непопулярные решения, если они служили его конечной цели – единой Поднебесной под властью Цинь.

Однако, наряду с этой видимой, осязаемой жаждой власти над землями и людьми, в правителе росла другая, более глубокая и темная одержимость. Слухи о его интересе к алхимии и магии не были просто праздной болтовней. Чжэн не просто хотел править миром – он хотел править им вечно. Идея бессмертия захватила его ум, стала центральным стержнем его амбиций. Зачем завоевывать Поднебесную, если в конце концов ее придется оставить? Зачем строить империю, если время обратит ее в прах? Только обретя вечность, он мог гарантировать, что его власть будет абсолютной, а его империя – нерушимой.

Он начал собирать при дворе алхимиков, магов, прорицателей и странствующих мудрецов со всех уголков Поднебесной, обещая им богатство и почести в обмен на секреты долголетия и бессмертия. Некоторые из них были шарлатанами, пытающимися нажиться на страхах и желаниях правителя. Другие обладали реальными знаниями, но их методы были опасны, а цена – непомерно высока. Чжэн финансировал их лаборатории, отправлял экспедиции на поиски редких ингредиентов и древних артефактов, приказывал вскрывать старинные гробницы в надежде найти там ключи к вечной жизни.

Эта одержимость начала влиять на его правление. Требования к алхимикам становились все более нетерпеливыми и жестокими. Неудачи карались смертью, а успехи – требованием немедленно предоставить новые, более мощные эликсиры. Паранойя Чжэна росла: он боялся заговоров, покушений и, главное, самой смерти, которая могла отнять у него все, что он так жадно собирал. Его взгляд, казалось, становился все более отчужденным, устремленным куда-то за горизонт смертного существования.

Синь, наблюдая за этим из своего скромного положения, видел, как стремление к бессмертию перестало быть просто тайным увлечением и стало движущей силой политики Цинь, источником новых приказов, новых экспедиций и новых жестокостей. Он понимал, что если правитель Цинь достигнет своей цели, то Поднебесную ждет не просто объединение, а вечное правление человека, чья воля закалена в огне войны и чье сердце одержимо идеей безграничной власти. И это было, возможно, страшнее любого хаоса Сражающихся царств.