– Давай уже!

Другой просто кивнул.

Поменяли рюмки, разлили коньяк. Дальше пили без тостов, наслаждаясь напитком индивидуально. Сажин курил сигару. Отбирать у Гребнева роль модератора никто не собирался.

– Так что делать будем? – спросил Гребнев, всматриваясь куда-то между сидевшими рядом друзьями.

– А какие у нас варианты? – вопросом ответил Белов и, немного вскинувшись, уверенно продолжил: – Консультанты всегда нужны, особенно во времена перемен. Тему назовут – вон сколько направлений: модернизация экономики и технологический суверенитет, политическая трансформация и управленческая реорганизация, – что ни возьми, всё требует обновления. Всё не только делать, но и объяснять надо людям. Мы и займёмся. Нам будут платить, а мы будем зарабатывать.

– Сначала власть займётся собой, – сказал Сажин, прислушиваясь к шипящим от капающего жира углям, – а мы во вторую очередь.

– То есть? – вставил Гребнев, не дождавшись продолжения высказывания.

– То, что ты сказал, за шесть лет не сделать, а учитывая, как у нас всё делается, то и за больший срок вряд ли управятся, – повернув голову к Белову, высказал Сажин. – Надо определяться, кто будет продолжать начатое.

– Понятно, что этот вопрос решат без нас и решать, наверное, будут долго, – ответил Белов.

– С этим не так всё понятно, – уже медленно сказал Сажин и отпил из рюмки. – История показывает, что это и есть для нас главный вопрос.

– Рано или поздно выберут преемника или, если хотите, продолжателя – всё встанет на свои места. Все готовы, скажи, что делать… – заверил Белов, подняв взгляд вверх.

– Выберут, сомнений нет, и начнётся самое интересное, – опять задумчиво сказал Сажин. – Будем верить…

– А какие мысли на этот счёт? – спросил Гребнев и сделал глоток коньяка из рюмки, напиток продолжал оставаться прекрасным, как в первой пробе.

– Наверное, разные. Меня не посвящают, к сожалению… – закончил Сажин и тоже глотнул.

Возникла пауза. Каждый обдумывал услышанное и привычно сожалел, что серьёзный вопрос решают без него, а это не очень приятно для консультанта, но правила все трое знали хорошо и понимали: так устроено давно.

Гребнев покрутил шампуры с мясом и залил язычки пламени тонкой струйкой воды из пластиковой бутылки. Разговор вёлся в общем смысле, и он решил, что момент подходящий поговорить о том, что интересовало его самого.

– А что вы думаете о Пушкине в аспекте сегодняшнего дня? Скажем, какое значение для общества он имеет на текущий момент нашей жизни? – непринуждённым тоном сформулировал Гребнев, понимая, что вопрос получился корявым.

– Ты об Александре Сергеевиче? – вроде уточняя, спросил Белов.

– О нём самом – великом русском гении.

– А кого это интересует?

– Просто хочу понять, что ждут от фильма? – ответил Гребнев, сглаживая подтекст своего вопроса и ни в чём не признаваясь.

– Одни ждут денег, другие славы, а основная масса – поразвлечься, – легко сделал обобщение Белов.

– Я имею в виду, в чём для нас ценность его образа? – продолжил своё Гребнев, понимая, что фильм совсем не об этом. Однако друзьям уже было не до подоплёки разговора.

– Что Пушкин значит сегодня? – опять уточнил Белов.

– Ну да, – коротко подтвердил Гребнев и сделал глоток из рюмки.

– Опять, что ли? – негромко, будто сам себе сказал Сажин.

– Пушкин сегодня – это, как говорит часть населения, ценный «дядя» на Пушкинской, за которого в пункте приёма цветного лома можно получить деньги, – с живостью начал Белов. – То цепь-гирлянду с памятника украдут, то венки ограды. Ещё, помнится, на последнем референдуме он с билбордов то ли призывал сохранить русский язык, то ли работал своим портретом как иллюстрацией к анонимному призыву. На большее не тянет. Можно подобрать из него красивую строфу или строку по нужной теме. А так, я не припомню, чтобы он где-то в регионе выступал активистом и помогал кому-то в чём-то. Одним словом – культурное наследие, – закончил он.