Разговор таким образом продолжался без затруднений, с участием желающих и не слишком большими перерывами в тостах. Политика друзьями не обсуждалась, их взгляды на события примерно совпадали, и высказывания на политические темы приводили к скуке. Экономического положения коснулись в том ключе, что становилось всё больше оснований для повышения ставок за собственную работу.

Светлана принесла на стол горячие хинкали, и все сразу предложили выпить за хозяйку дома. Потом ели и выпивали за здоровье присутствующих, за успехи в делах и за друзей-товарищей. Когда покончили с закусками и желание поесть в значительной мере удовлетворилось, Гребнев объявил, что мужчины отправляются в беседку жарить на углях бараньи ноги. Женщины собрались смотреть фотографии и домашнее видео о летнем семейном отдыхе.

В беседке быстро насыпали и с помощью щепы и специальной жидкости разожгли угли в мангале и, дождавшись ровного жара, насадили на шампуры две заготовленные бараньи ноги и поставили мясо на прожарку. Из холодильника, располагавшегося тут же, достали нужную бутылку и закуску. Выпили, закусили солёными огурцами и помидорами и расположились наблюдать, как, медленно вращаясь на шампурах, готовится баранина с чесноком. Россыпь раскалённых углей не виднелась, но периодически напоминала о себе шипением. Два больших аппетитных куска мяса обещали содержательное продолжение застолья.

Под воздействием выпитого алкоголя осторожность в высказываниях постепенно уходила, и в отсутствие женщин Гребнева потянуло поговорить на актуальную тему из последних новостей. Проверяя ладонью жар, он спросил друзей, знают ли они, почему из публичного пространства исчез Петровский, и правда ли, что он под домашним арестом? Эта история витала в некабинетных разговорах, но в средствах массовой информации не обсуждалась. Аналитик Петровский был известной личностью и знакомым всей тройки мужчин. У Гребнева имелся номер его личного мобильного телефона. Петровский не высказывал радикальных суждений, не засвечивал связи с нежелательными организациями и производил впечатление осторожного и проницательного человека себе на уме. По распространившейся версии его привлекали к ответственности «за фейки», но подразумевалось, что настоящие причины обществу не известны. Белов, немного подумав, сказал, что, по его сведениям, причина в том, что Петровский проговорился о каких-то секретах, о том, что говорить вслух не следовало. Сажин равнодушно сказал, что тот, возможно, не оправдал оказанного ему доверия.

– Предал, что ли? – уточнил Гребнев.

– Может, и предал. Я подробностей не знаю, – добавил Сажин.

Гребнев подумал, что за это всегда сажали, и спросил:

– А его покровители?

– Нет у него никаких покровителей, – спокойно ответил Сажин.

До самого Гребнева дошли слухи, что Петровский серьёзно подвёл важных людей. Гребнев за него не переживал, потому что предпочитал думать, что «воздаётся по заслугам», но его интересовало, в чём именно Петровский провинился. Выходило, что в узких кругах запущена информация, что он – предатель и болтун, и ждёт его публичная казнь в назидание остальным, а что именно сделал, значения не имеет. Они ещё обсудили, что вряд ли за Петровского кто-то будет хлопотать. Преследование аналитика встречено общественностью равнодушно, например их профессиональное сообщество политконсультантов просто приняло факт к сведению, и будущее бывшего коллеги представилось печальным. Гребнев звонить Петровскому не собирался.

Чокнулись рюмками и выпили. Гребнев подумал, не предложить ли перейти на коньяк. Он достал из шкафа армянский, двадцатилетней выдержки и показал бутылку друзьям. Один из приятелей сказал: