Что, черт возьми, он несет?

Я быстро обернулась к нему в поисках объяснений. Арон предупреждающе поднял бровь, делая мне знак ничего не говорить.

– Ты ведь тоже в восторге от этого, любимая?

Я отчетливо услышала в его тоне «Даже не думай все испортить», будто он произнес это вслух.

Он что, сошел с ума?

– Ну, я…

– Ты, Матильда, самый необыкновенный человек в моей жизни. – Он выдавил фальшивую улыбку. – Ты – редкий и драгоценный дар, и рядом с тобой я считаю себя самым счастливым человеком в мире. Я хотел бы, чтобы так было каждую секунду, всегда. В конце концов, по-другому и быть не могло. Из нашей чистой любви могут возникнуть только самые чистые чувства.

Он произнес все это таким слащавым голосом, что мне захотелось его придушить.

За десять лет он ни разу не говорил мне ничего подобного. Да мы никогда и не были такой парой. Мы, скорее, жили от «Сегодня я терплю тебя больше, чем вчера» до «Знаешь что? Думаю, я терплю тебя больше, чем ты меня».

– Что ж, значит, я могу рассчитывать на ваше содействие в рекламной кампании?

– Мы в твоем распоряжении, Леонардо, – ответил мужчина, сидящий рядом со мной.

Тот, который, как я считала, был любовью всей моей жизни. С которым я рассталась прошлой ночью. И который, стоило кому-то посулить гору денег, немедленно принес мне ложную клятву в вечной любви.

– Замечательно. Мы сообщим вам при первой же возможности, каков дальнейший план действий. Будьте наготове, ладно?

– Считайте, что уже.

Россетти-младший с довольным видом встал. Арон поднялся ему навстречу. Но я обессиленно сидела на диване, гадая, что, черт возьми, за последний час пошло не так. Но чем больше я об этом думала, тем больше понимала, что исправить уже ничего нельзя: все пошло не так.

И это не шутка.

Это правда.

Огромная, эпическая катастрофа.

– О чем ты, черт тебя дери, только думал?

Это первые слова, которые сказала мне Матильда, как только мы остались в кабинете наедине.

Наши сотрудники оживленно обсуждали новости, но замолчали, стоило им увидеть, как она на всех парах влетела в офис с поднятой рукой и нетипичным безапелляционным «Позже!», а потом бросились в коридор.

Забаррикадировавшись вместе со мной в кабинете, она швырнула сумку на стол и мрачно скрестила руки на груди.

Отдаю ей должное: она сдерживалась на протяжении всей – весьма продолжительной – поездки, прежде чем взорваться. В ее случае это не было само собой разумеющимся.

– АРОН! Соизволишь ли ты говорить? Или делаешь это только тогда, когда врешь?

Со всем возможным спокойствием я отодвинул крутящееся кресло и сел за свой рабочий стол. Потянулся за мячиком для снятия стресса, но Матильда меня опередила и бросила его в мусорную корзину.

– Так что?

Изображая несвойственную мне расслабленность, я достал из ящика принтера лист бумаги А4 и начал складывать из него самолетик.

– Не понимаю, что я должен объяснять. Или, может быть, все эти годы я тебя переоценивал?

– Ты сумасшедший.

– О, вот как? Неужели?

– ДА! ТЫ НЕ ИМЕЕШЬ ПРАВА! ТЫ НЕ МОЖЕШЬ… – закричала она, но потом, вспомнив, что стены здесь сделаны из папиросной бумаги, понизила голос до заговорщического шепота: – Ты не можешь вот так… вот так…

– …Вот так сказать тому парню в костюме, что мы любим и безмерно ценим друг друга, потому что всех устраивает именно такая реальность?

Огоньки, вспыхивающие в ее взгляде, прекрасно сочетались с пламенно-рыжим цветом волос.

– И это все, что для тебя важно? Что ситуация всех устраивает?

– Ну… – начал я нерешительно.

– Мы же обо всем договорились! И ты продал нас – за что? За две монетки?

Я опустил бумажный самолетик на столешницу, заставляя себя на время зарыть топор войны.