Счастливый день Марат Валеев

Из рода Валей

Для начала – о моей фамилии. В интернете про нее пишут: «Фамилия Валеев имеет очень интересную историю происхождения и относится к распространенному типу фамилий, ведущих свое начало от тюркских носителей, от печенегов, половцев или волжских булгар… Фамилия Валеев произошла от мусульманского имени Валей, которое в переводе с арабского означает «покровитель, святой».

Мне она перешла по наследству от отца, Валеева Хасана. Я точно не знаю, были ли в его роду, в далеких веках, печенеги, половцы или волжские булгары, но святым он точно не был. Он и мама моя, сами родом из двух соседних татарских деревушек, после войны жили на Урале в Краснотурьинске и работали на алюминиевом заводе. Там они и поженились, там я и появился на свет. И в те же 50-е годы прошлого века отец вдруг закрутил роман с одной молодкой и ушел к ней, оставив мою маму с двумя малолетними детьми, то есть мной и моим младшим братишкой. На двоих нам тогда было шесть лет.

Вот какой гад, скажете вы. Но подождите, в этой истории не все так просто. Спасаясь от упреков и преследований родни с обеих сторон, отец уехал с этой своей другой женщиной в Казахстан, где в это время разворачивалась целинная эпопея. А мамуля, промучившись одна с нами и с муками ревности несколько месяцев кряду, не выдержала и, выведав адрес своего непутевого муженька (они ведь были не разведены), сгребла нас в охапку и поехала в этот самый Казахстан.

Отец мой, как оказалось, прибился к колхозу «Красный октябрь» в Павлодарской области, куда мы и приехали жарким июньским днем. Жил он в небольшой деревушке, бывшем казачьем поселении, стоящем на высоком иртышском берегу, под которым, среди зеленых-презеленых лугов с шарообразными островками ивовых кустов, уютно раскинулись пойменные озера, обрамленные камышами.

Вот на одном из этих озер – Долгом, мама и нашла нашего отца, не застав его дома. Посевная к тому времени закончилась, сенокос еще не начинался, потому он и отдыхал с удочкой на берегу. Помню, как мы спустились по песчаному взвозу под старый иртышский берег и пошли узенькой тропкой, протоптанной в густой луговой траве к высокой стене камышей, покачивающих на легком ветру пушистыми кисточками.

Младший брат сидел на руках у матери и орал благим матом, потому что его вовсю кусали комары. Ну а я семенил сзади и с любопытством озирал окрестности, хотя комары и меня не обделяли своим вниманием. Высоко в бледно-синем, как бы выцветшем, небе сияло ослепительно белое солнце, везде вокруг порхали разноцветные бабочки, тренькали кузнечики, разноголосо щебетали какие-то птахи. Красота, одним словом.

А в прогалине среди камышовых зарослей я увидел знакомую коренастую фигуру с блескучей плешинкой на темени (отец рано облысел). Он как раз широко размахнулся какой-то длинной палкой, и от нее на поверхность озера со свистом упала длинная нитка с привязанным ближе к концу зеленым узлом из камыша. Мать негромко позвала отца по имени, он обернулся и уронил удочку. А я заорал во все горло:

– Ата-а-а-а! (то есть – отец по-татарски, по-русски я тогда еще не говорил) – и помчался прямо по шуршащей траве к самому своему любимому тогда человеку.

Тут опять заревел примолкший было младший братишка, заплакала мама, у отца тоже искривилось лицо, и он, шмыгая своим большим, перебитым у самых глаз в какой-то давнишней драке носом, торопливо и косолапо пошел к нам навстречу, вытянув руки.

Руки эти, грубые, с изломанными и грязными ногтями, были все в чешуе и противно пахли рыбой. Но как у меня зашлось сердечко, когда я оказался на этих руках, и мокрая отцова щетина, знакомо пахнущая табаком, стала колоть мне щеки, шею!

Это означало, что отец принял наш приезд к нему как свершившийся и неизбежный факт. Так наша семья вновь воссоединилась. Я не знаю подробностей того, как был разрешен вопрос с той отцовской полюбовницей, с которой он и оказался в этих благословенных целинно-рыбных краях. Но вечером, когда мы ели очень вкусную жареную рыбу на квартире отца, другой женщины, кроме матери, с нами не было. Так мать вернула нам отца, и мы вновь зажили дружно и ладно.

А у нас с Ринатом затем появились еще брат Рашит и сестренка Роза, и папка с мамкой нас очень любили и холили и всех вывели в люди. И, по крайней мере, одного из этой семьи Валеевых, или рода Валей, вы, друзья мои, уже знаете. Зовут его Марат. И это я.

За ёлкой

В конце 50-х, осенью, мои родители почему-то сорвались с места – мы тогда только начали обживаться в Казахстане, да, видать не совсем удачно, – и уехали на северный Урал, в Краснотурьинск.

Там жили наши родственники, причем папин двоюродный брат был женат на маминой старшей сестре. У них была просторная трехкомнатная квартира в двухэтажном каменном доме сталинской постройки, в которой они нас временно и приютили. Помню, что их там самих было четверо (родители и две дочери, мои кузины), да нас столько же – у меня был еще и младший брат. Но жили, что называется, хоть и в тесноте, да не в обиде.

Приближался новый, 1959-й год. Не знаю, откуда я знал про новогоднюю елку – в своей деревенской школе на ней еще не успел побывать, потому что только начал учиться в первом классе, а здесь, в Краснотурьинске, меня в школу почему-то не устроили, так что мне была уготована участь второгодника поневоле, – но вот знал, и все тут. Скорее всего, из запавших в детскую мечтательную душу картинок букваря.

Побывать на елке в городской школе, в отличие от моих сестренок, мне не светило. Но, может, хотя бы дома наши общие родители поставят красавицу-елку и украсят ее, как полагается, всякими блестящими и разноцветными игрушками?

– Нет, – говорили мне взрослые. – Зачем? Не до елки нам. Да и никогда не ставили ее.

Я не находил поддержки ни у своих папы и мамы, приходивших с работы усталыми и раздраженными, ни у родителей кузин, тоже замороченных своими взрослыми делами. И я загрустил. Уж очень хотелось мне похороводиться вокруг разукрашенной елки со своими сестренками. А детская мечта, если кто помнит, она практически неотвязная.

Но где ее взять, эту елку, коль взрослые совершенно равнодушно отнеслись к моей идее-фикс и совершенно не горели желанием раздобыть лесную красавицу, а уж тем более взгромоздить ее посредине квартиры.

И тут я додумался, где можно раздобыть елку, причем самому. Дом наших родственников стоял почти на самой набережной водохранилища, образованного плотиной на небольшой реке Турья. А на той стороне замерзшей и заснеженной запруды, на расстоянии всего нескольких сот метров от нашего дома, на фоне белого снега четко зеленели островерхие ели. Точно такие, как на картинке в букваре, только без украшений. Дело оставалось за малым. То есть за мной.

Пока сестренки были в школе, мне разрешали гулять во дворе самому, потому что дома всегда находился кто-то из взрослых (они работали в разные смены), вот он-то и приглядывал за мной. И я заранее нашел в кладовке ножовку и припрятал ее под обувной шкафчик. А в один из последних декабрьских дней, уходя на очередную прогулку по двору, я прихватил инструмент с собой. Тогда дома «дежурил» дядя Карим, и к своим обязанностям он относился спустя рукава, считая, что парень я достаточно взрослый и сам смогу позаботиться о себе.

День этот был довольно стылый – как-никак, северный Урал, – и снег отчаянно скрипел под моими валенками, а мороз сразу принялся покусывать нос и щеки. Но это меня не пугало – я уже успел познакомиться с морозами в Казахстане, на Иртыше. И лишь поплотнее подвязал шарф, поглубже засунул руки в вязаные варежки и, помахивая сверкающей на солнце ножовкой, бодро направился прямо к темнеющей за белым полотном замерзшего водохранилища зубчатой кайме хвойного леса.

Это белое снежное полотнище под разными углами пересекали несколько протоптанных тропинок, и по ним передвигались редкие фигурки людей – кто-то шел туда, к лесу, а кто-то уже и обратно, и можно было разглядеть, что они несут на своих плечах елки. Это меня вдохновило – значит, мой план вполне осуществимый!

Я спустился с набережной и, выбрав одну из кратчайших, на мой взгляд, тропинок, пошел на ту сторону водохранилища. Несмотря на морозный день, очень скоро мне стало даже жарко; весь заиндевелый от моего горячего дыхания шарф уже сполз с носа и болтался где-то на шее, ноги стали гудеть от усталости – в валенках, да еще на размер больше, на дальние расстояния передвигаться не так-то просто.

Наконец я пересек водохранилище, поднялся, оскальзываясь, на невысокий берег. Лес с зеленеющими соснами и елями, был совсем рядом, метрах, может быть, в десяти-пятнадцати. Россыпь одиночных следов и узенькие колеи протоптанных в снегу тропинок указывали на то, что он очень активно посещается горожанами.

Вот прямо на меня вышел большой такой дяденька в телогрейке и шапке с опущенными ушами, в мохнатых унтах. Он валко шел по тропинке мне навстречу, дымя свисающей из уголка рта папиросой. На плече у него лежала пушистая елка.

Проходя мимо, он хмыкнул, критически осматривая меня:

– Ты чего, пацан, сам, что ли, пришел сюда?

– Сам! – независимо ответил я, стараясь не шмыгать предательски хлюпающим носом – простуду уже, похоже, подхватил.

– Ну-ну, – выплюнув окурок в снег, сурово сказал дяденька. – Смотри, не околей тут. Сегодня почти тридцать мороза.