Юля стушевалась и увела взгляд к буфету. Затем тихо ответила:

– Я думала, вы живете в Канаде. Мне Степа так говорил.

Степан Соловей в этот момент прыгал среди кустов шиповника, беззвучно ругаясь. Свежая рубашка была растерзана кустами. Левую его брючину до колена украсили потеки белой краски. Он совсем забыл, что два дня назад начал красить резные наличники и, не закончив работу, оставил под этим окном табуретку с кистью и початой банкой краски «Айсберг матовая». Спускаясь задом из окна, он угодил ногой на табуретку и опытным путем выяснил, что банка была закрыта неплотно, а табуретка переворачивается на раз.

В доме же Богдан объяснил Юле, что не жил в Канаде и даже не бывал там, а живет в Москве.

– Наверно, это я не так поняла. Или Степа шутил, – нервно улыбнулась Юля (отлично помнившая, что Степа говорил серьезно). – Извините!

От расстройства и неловкости она налила варенье не в розетку, а прямо в блюдце с печеньем.

– Вас извиняю с удовольствием, а Степочке за такие шуточки надо настучать по головке, – сказал Богдан. – Ну, забудем. Давайте лучше о вас. Вы, я вижу, любите оригинальные десерты.

Он поднялся, подхватил пакеты, все еще лежавшие посреди комнаты, и пошел с ними к Юле и кухонному столу.

– А я человек простых вкусов. Я люблю черную икру, – говорил Богдан, выгружая деликатесы. – Красную икру. Сервелат «Идальго» – пожалуйста. Французский коньяк – хороший, я продегустировал. Свежий багет с хрустящей коркой… Кстати, а где мой внук и наследник?

– Он спит, – вздрогнула Юля. – Но если вы… Вы, наверно, хотите взглянуть? Конечно. – Она указала на дверь в «красненькую». – Только, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!.. Тихо.

– Успеется! – махнул Богдан. – Не будем мешать наследнику спать. Что у нас еще? Так, маслины «Гигант»…

На улице начинало холодать. Было почти девять вечера, на деревья и двор ложились сизой вуалью сумерки. Степа приобнял яблоню и уныло раздумывал, что же делать. Босые ноги мерзли, да и тонкая рубашка не спасала от свежего ветра. Долго он так не прогуляет. М-да. А отец, судя по всему, не торопится… И уехать нельзя – в доме слышен будет звук заводящегося мотора. Он сел в «девятку», не захлопнул, а осторожно прикрыл дверь. Через щель тянуло тем же холодом. Включить обогрев, не заведясь, было невозможно. Степа опустил голову на руль и глубоко вздохнул.

Да ёксель-пиксель! Получается, отец его выгнал? Выгнал его из собственного дома?

Подброшенный этой мыслью, он выскочил из машины и понесся к крыльцу, сердито сопя.

Когда он распахнул дверь, Юля и отец сидели за обеденным столом. Юля как раз поднесла ко рту бутерброд с икрой, а Богдан опрокидывал рюмку коньяка.

– Ох ты ёш, в каком ты виде! – изумился Богдан. – С работы – босой?

– Я в сенях разулся, – угрюмо ответил Степа.

– Где ж тебя так колбасило-разукрасило? – Отец встал и обошел вокруг подранного, заляпанного сына. – А Майя говорила, ты агент по недвижимости…

– Да, я агент, – ответил Степа, все больше чувствуя себя идиотом и будучи ничего не в силах с этим поделать.

– Ладно, не буду пытать, – великодушно сказал отец. – Не все истории можно рассказывать при жене.

Юля подняла бровь, но промолчала.

– Яся уже спит. Присаживайся, выпей чаю, – сказала она Степе.

Пять минут назад она злилась на мужа-враля, но его расхристанный вид и угаданная за ним траектория мигом смягчили ее.

– Давай к нам. – Богдан встал и распростер руки. – Давай, Степка, обнимемся. Так сказать, почеломкаемся!

Степан отвернулся и шагнул к буфету, взял кружку и, обнаружив, что фарфоровый заварочный чайник обосновался перед женой и отцом, налил себе просто кипятку. С этим он уселся в кресло, стоявшее на максимальном расстоянии от обеденного стола.