Прежде всего, психоаналитик, вероятно, сказал бы, что этот пациент не для него. И это, в сущности, причина того, почему разбираю ситуацию здесь. Потому что я думаю, что этот пациент для психоаналитика ровно так же, как для невролога вполне подходит. Потому что, безусловно, у этого пациента есть психиатрическое расстройство наряду с его неврологическим расстройством, и отсюда термин нейропсихиатрия, поле нейропсихиатрии, которое развилось в последние годы. Но без особого интереса к психоанализу.

У психоаналитика есть полное право и все причины спросить, почему пациент пугается. Но он бы не хотел смотреть на такого пациента в таком ключе, так как ему бы ответили «он пугается, потому что у него заболевание мозга», и на этом бы всё остановилось. И, как я говорю, это проблема, потому что да, мы все знаем, что у пациента есть заболевание мозга, но пациент – тоже человек.

Что отличает психоаналитика, так это длительный сбор анамнеза. Они берут гораздо более длинный анамнез, чем было бы уместно для ответа на неврологический вопрос и на неврологическое лечение, вытекающее из ответа на этот вопрос. Но когда ваш вопрос: «Почему этот конкретный ребенок беспокоится по каждому конкретному поводу? Что это такое?», вам нужно взять другой вид анамнеза. Точка соприкосновения с обычной клинической медициной заключается в том, что вы берете очень длительный анамнез.

Мое впечатление от этого разворачивающегося психоаналитического исследования этого пациента было следующим: "Я больше не управляю своими эмоциями, я больше не чувствую».

Это то, что в психоанализе называется интерпретацией. Моя интерпретация заключалась в том, что за всеми этими поверхностными явлениями скрывался основной страх, основное чувство тревоги и страха. Я сказал это пациенту. Что есть такая интерпретация. Я говорил ему это не один раз, а несколько раз, по мере того как картина разворачивалась. Мне казалось, что это то, что он чувствует. И ему не составило труда согласиться с этим.

Итак, когда я сказал это пациенту, ему также было несложно это принять. И мы продолжили. Картина раскрывалась, когда он все больше доверялся и говорил откровенно о том, что его тревожило, что его беспокоило. Одно приводило к другому. В итоге он был готов принять то, что стало для меня очевидным, а именно, что он не различал и не понимал ни свои эмоции, ни чужие.

Итак, вот как психоаналитик посмотрел бы на этого пациента. Два совершенно разных взгляда на одно и то же. Как психоаналитик может привести эти две вещи в соответствие друг с другом? Надеюсь, вы тоже видите, что их необходимо привести в соответствие друг с другом, потому что это значительная и важная часть того, что происходило с этим пациентом.

Если я подумаю сейчас с позиции нейропсихоанализа, а не просто описав, что произошло в процессе моего знакомства с этим пациентом как с личностью. Что является еще одним способом описания психоаналитического сбора анамнеза – это действительно понимание того, кто этот человек, что им движет, что эти мысли и чувства значат для него, какова цель этих мыслей и теорий, которые он имеет, что за этим стоит.

Итак, вот как я, как нейропсихоаналитик, понял, что происходило с этим пациентом, это я рассказал и ему.

Именно этим занимается нейропсихоанализ. Он не делит. Он соединяет. Он говорит: этот ребёнок – и мозг, и душа. И симптом, и смысл. И если мы хотим помочь – нам нужно видеть всё это сразу.

Я уже слышу вопрос: «А где здесь наука? Где доказательства?» И отвечаю: доказательства в работе. В результатах. В том, как меняется человек, когда к нему относятся не как к набору симптомов, а как к живому существу, с историей, телом и духом.