– Странная у тебя сестра, Дмитрий, совсем, как лесной зверёк.
Обида захлестнула девочку с головой, но она вида не показала – лишь побледнела щеками и ещё выше вздернула замерзший носик. Кто бы ни была эта красивая дама, она не смеет обсуждать особу, в жилах которой, пожалуй, есть и малая толика царской крови. И брат непременно ей об этом скажет!
Но Мите небрежно ответил, даже и не взглянув на сестру, не увидев её обиды и разочарования:
– Оставь девчонку в покое.
Лиза заплакала лишь вечером. Проведя весь день среди блестящего общества и ощущая себя невидимкой, она убедилась в справедливости слов, сказанных высокомерной красавицей: она – зверушка! – никчемная, неуклюжая… А взгляд в зеркало довершил приговор: она – дурнушка!
В этом определении присутствовала толика правды, Лиза лишь только вступила в пору просыпающейся женственности. Всё её тело, готовое к преображению, сейчас представляло собой скопление угловатостей и неровностей, движения были неловки: то неожиданно резкие и суматошные, то на удивление медленные и неуклюжие. А лицо представляло собой настоящую головоломку – непропорционально вытянутое оно могло заставить лишь предполагать, что со временем организуется на этом живом полотне, то ли воплощенное совершенство, то ли невыразимое уродство.
Теперь Митя приезжал регулярно, привнося в сложившейся распорядок жизни Усад смятение и хаос. Легкие веселые вечера неожиданно перемежались шумными, тяжелыми попойками с неизбежными скоморохами и цыганами. Иногда это разнообразилось охотой на дрожащих зайцев и огненных лисиц. И всегда рядом с братом была какая-нибудь ошеломительная женщина, каждый раз новая. Блондинку сменяла брюнетка, а то и рыжая…
А однажды брат привез женщину, полную необыкновенной первозданной красоты. Дама сверкала масляными черными очами, тонкие, алые как кровь её губы непрестанно кривились, будто от неудовольствия… или от восторга?
– Не иначе, черкешенка, – прошептала тогда Дарья на ухо своей барышне.
Лиза просто заледенела от ужаса, ей дама показалась ведьмою.
Черкешенка, первая из привозимых женщин, заинтересовалась Лизой достаточно долго для того, чтобы хорошенько рассмотреть. Прошептала ей в лицо, слегка коверкая слова излишне твердым произношением, дополняя душу девушки еще одной порцией страха:
– Не распустившийся бутон в оковах зеленых шипов, все равно – роза…
После этого нянька долго кропила Лизино нагое тело святой водой и пришептывала-причитывала – боялась сглаза.
Черкешенка задержалась у Мити дольше всех. Он привозил её в Усады почти каждую неделю, заставляя православную челядь набожно креститься, а порой и плевать по углам. Лиза даже сумела привыкнуть к её неестественно белому лицу на фоне иссиня-черных волос и избавилась от суеверного страха перед женщиной. Хотя ярлык «ведьма» напрочь закрепился за дамой в её сознании еще и потому, что, наблюдая, часто замечала, как внезапно загорались глаза брата при взгляде на точено-меловое лицо и дрожали его руки при встрече с гибкими руками черкешенки. Иногда Лизе удавалось, в силу своей «невидимости», заметить гораздо больше, чем было позволено видеть воспитанной молодой барышне… Она видела, как Митя целовал обнаженные плечи… да и не только плечи, а все то, что было не спрятано под муаровой тканью платья. А спрятано там было, на взгляд Лизы, не так уж и много. Пожалуй, если бы экзотическая красавица попыталась нагнуться достаточно резко, то все её дарованные природой прелести выскочили бы на свет Божий. Больше всего поражало Лизу то, что черкешенка сама с готовностью подставляла, изгибаясь, свое тело под ищущие руки и губы брата.