Один шаг, два, шесть, много!

Люди у чинара стояли плотным полукругом. Прижимая джуд к животу, Вязирке даже не сразу удалось протиснуться. Стоят, молчат. Что такое?

– Аммут-ханам… Мустафа-ага…

Посторонились. Не толкнули, ни слова не сказали. Чудеса!

Вязирка вышел вперед.

Ничего.

Как и весь аял, он смотрел на пустое место. На вытоптанную до каменной твердости ступнями, скуфетами, сапогами землю. На ямку костерка чуть в стороне. На треснувший дырой ствол чинара, крепкого, старого, морщинистого дерева, раскинувшего ветви, как руки. Много рук. В сужающейся кверху дыре чинара мог свободно укрыться человек, но и там никого не было, хотя внутри комком лежало тряпье и что-то медно поблескивало сбоку. Чайник? Блюдо? Пластина какая-то?

Вязирка нахмурился.

Это было неправильно. Пустота была неправильной. Ой, вспомнил он, тут же это… Тут же Саттарбаш всегда сидел! Сколько Вязирка себя помнил, столько и сидел! Они еще, малые когда были, камнями в него бросались. И он, и Камаль. Саттарбаш сидел, как вкопанный, в вековечном своем, латаном-перелатаном ханыке и не обращал на их, дураков, внимания. Даже когда Вязирка попал ему в плечо, а Камаль – в лоб. Ух, как им потом самим пониже спины перепало! Сучковатой, тяжелой палкой отца Камаля! Тот еще и уши сыну надрал! «Вы чего? – кричал он. – Это же аль-куддуш! Святой человек! А в вас бы камнями?».

Было больно и памятно.

Возможно, поэтому Вязирка и произнес первым то, на что никто из аяла, видимо, не мог решиться.

– А где Саттарбаш? – спросил он.

И тут же баба Айса рухнула на колени. Руки ее вскинулись к небу, к солнцу.

– Ушел! Ушел! – запричитала она.

Все заговорили разом. Саттарбаш! Ах, Саттарбаш! Почему? Зачем? Никому ни слова! Как же так? Поднялся плач. Женщины обнимались. Мужчины стояли, будто деревья в бурю. Их лица были мрачны. Даже у тех, кто помладше, какая-то странная тревожность и растерянность поселились в глазах.

Вязирка не понимал.

Никто же не умер. Смерть – это грустно, да. Это значит, что ты больше никогда не встретишь этого человека, не выпьешь с ним чаю, не поешь дыни. Он не пройдет мимо твоей хижины и не скажет: «Доброго утра, Вязир-яшли». Это одно. Но «ушел» – это же не значит, что «умер»? Или значит?

– Совсем ушел! – крикнула баба Айса.

Она загребла и подкинула в воздух землю. Тетушка Хатум повалилась к ней в объятья. За ней повалились Хинса, Аммут, Лейла и Тассин. Потом – Гюйаль, тетушка Забун и Джабни, что нравилась Вязиру. Затряслись, застонали многоголовым комом, все своими агтаками перед чинаром устлали.

– Как же мы без тебя-а!

Вязирка осторожно подступил к Кахиду.

– Кахид-яшли, – негромко проговорил он, – я не понимаю…

– Где тебе! – отозвался гончар.

– Но разве Саттарбаш-яшли был привязан?

– Что?

– Я говорю, что Саттарбаш-яшли мог уйти, когда хотел. Вот он и ушел. Разве это плохо? Он долго у нас сидел.

Гончар поджал губы, словно хотел плюнуть.

– Молчи, Вязир, – качнул головой он. – Молчи! Иначе я побью тебя, как бы хорошо к тебе не относился. Что ты понимаешь!

– Ничего.

– Именно! Саттарбаш – это все!

– Все?

Кахид посмотрел на помощника. Вязирка улыбнулся.

– Снеси глину ко мне, – вздохнув, сказал гончар. – Ничего не говори. Просто отнеси глину.

– А потом? – спросил Вязирка.

– Потом – иди домой.

Вязирка кивнул.

– Хорошо.

Он принялся протискиваться сквозь собравшихся. Люди сторонились, словно не замечали. Все их взгляды были устремлены туда, где раньше сидел Саттарбаш. На землю, на стенающих женщин.

Все были здесь, весь аял. Мустафа, Шафур, Атын. Много, много людей. Пальцы на одной руке! Пальцы на другой руке! Пальцы на ногах. И, наверное, еще несколько пальцев. Вот сколько!