Жену с собой Исайя брать не стал. По его разумению жонка в походе дальнем только обуза. Да и без пригляда усадьбу новгородскую оставлять не хотел. Хоть Петембуровцы жили через проулок и предлагали за хозяйством его и холопами присматривать, но старший Фотиев слабины не дал. «Детей нет своих, так пусть за работниками присматривает. Все ей занятие, а мне польза, – сказал Фотиев Юрию Дмитриевичу о жене Марфе».

Детей у Исайи кроме Борьки не было. Через год после смерти Домины женился он снова на девятнадцатилетней Марфе. Жили они с ней сначала в любви и согласии, но постепенно охладел к ней Исайя. А причиной тому стало то, что детей никак совместных завести они не могли. И всю вину за это сложил он на молодую жену. «У меня от Домины Борька народился, значит не во мне дело. Значит, ты худо хочешь, – выговаривал Исайя Марфе». Прошел год, потом другой, и стал с того Исайя погуливать на стороне. То с девкой холопа своего свяжется, то где-то в походе дальнем с кем полюбуется. Так и жили они последнее время, пока Фотиев в Заволочье не собрался.

Борька все это время пропадал у Петембуровцев. Да и что ему в пустом доме Фотиевых делать. Хоть и лаской от Марфы он не обижен был, но с ребятишками, пусть и чужими, все лучше жить. Когда совсем малой был, так Маремьяна вместе с Савкой грудью их вместе кормила. Он так привязался к ней, что мамкой стал ее звать, как только заговорил. Уж потом, когда постарше стал, рассказал ему Исайя Василич о его настоящей матери. Выслушал Борька, что отец сказал, недолго подумал о чем-то и произнес: «Тятя, ты не ругайся, но я все одно мамкой Марьяну звать буду». И когда той не стало, то больше всех об ее смерти горевал именно десятилетний Боря.

Вместе с Савкой они и грамоте обучались. Вместе военному делу и охотничьему ремеслу с опытными ратниками у Петембуровцев осваивали. Так и стал для Борьки дом Петембуровцев родным домом. Нет, у Исайи он тоже жил. Но то случалось редко и то, когда старший Фотиев на том настаивал. Со временем же, когда тот стал много времени в разъездах и походах проводить, так вообще появлялся там только, когда тот возвращался.

Прошло два дня, как отбыл Исайя на Вель. За это время работники раскатили и рассортировали лес по постройкам, намереваясь с завтрашнего дня приступить к основным работам. Белые северные ночи и установившиеся погожие деньки тому были в помощь. Да и досаждавший на Ваге гнус, здесь у Двины хватку ослабил. Днем в жару он вообще носу не показывал.

– Завтра, Борис Исаевич, первые венцы на дворе срубим, а на главный амбар лиственницы нет на основу. Придется свежей рубить, чтобы на низ класть, – подойдя к Борису, проговорил старший среди плотников десятник Тимоха.

– Коли нужно, значит нужно, – согласился Борька, щурясь от клонившегося к закату солнца.

Он сидел у Двины реки на большом валуне, опустив до колен в нее босые ноги. День выдался жаркий и от сапог они неприятно гудели. Борька и купался среди дня несколько раз, и босиком по траве ходил, но стоило обуться, как спустя какое-то время жара снова нагревала кожаные чеботы. От того к концу дня ноги опухли и противно ныли.

Прошло немного времени и от прохладной водицы ступни остудились, а припухлость на них полностью сошла. Однако Борис не торопился вынимать ноги из реки, с интересом наблюдая, как возле них суетятся мелкие рыбешки и приятно пощипывают за кожу. Одну из них явно заинтересовал свежий рубец на Борькиной голени. Когда по Ваге шли, он ногу вередил. Еще удачно, что не сломал. Месяц назад, когда вода в Ваге прогрелась, решил Борис искупаться в дороге и спрыгнул с соймы в воду. Думал, что мелко, а оказалось, речные водоросли под водой острые камни прикрывали. Вот и угодил одной ногой между ними и рассек ногу.