– Снова плоский и у каждого в руке… – Звонарь тоже погрузился в себя. – Ну чем не конец света?

Он неожиданно усмехнулся и продолжил:

– Вы уже столько лет пугаете друг друга зомби-апокалипсисом. Столько фильмов наснимали, бункеры копаете. Но зомби – это не полусгнившие, окровавленные, волочащие ноги, прожорливые ожившие трупы. Настоящие зомби выглядят так, – и Звонарь изобразил человека, сгорбившегося над смартфоном, – они уже здесь – посмотри вокруг.

Он не спеша поднялся с земли:

– Давай, бери косу, коси траву, приобщайся к природе, – широко улыбаясь, продолжил Звонарь, как обычно резко изменив настроение разговора. – Здесь смартфонов нет, и роботов тоже. Про Саватеевку свою лучше ещё расскажи.

– Про Саватеевку? – Володя легко продолжил работать старинным инструментом, как будто и не было этой угнетающей речи Звонаря. – Достаточно забавное было там пребывание. В общем, нашу бригаду, но не под предводительством этого рыжего убивцы, а меня, Гольдмана, ещё кого-то, практически в полном составе послали в деревню Саватеевка. Она от Ангарска семьдесят километров в сторону Байкала. Совсем недалеко. Там богатейший был колхоз или совхоз. И из сибирских деревянных домов колхозников переселяли в коттеджи кирпичные. Мы их строили. Наш основной объект был школа. Ну и, соответственно, было меньше контроля со стороны нашего военного начальства – потому что это далеко. Ну они, собственно, и не приезжали. Нас утром возили не на «Поларисе», потому что на «Поларисе» только трупы окоченевшие доедут – возили на автобусе. И обратно возили. Ещё, ко всему прочему, нам туда привозили горячие обеды, а не нас туда-обратно на обед, как это происходило в городе… А тут как бы всё – мы более автономные. И мы оборзели – всю эту хрень с зимней коноплей Гольдман устраивал периодически. Ещё ходили в сопки, ставили всякие капканы на зверьё. Правда, слава богу, никто не попался, из людей, я имею в виду… и вообще из живого. И потом пришла гениальная мысль – а чего бы нам не сделать самогонный аппарат?! Мы же можем у себя, в этой шикарной бытовке, поставить брагу. Причём наши друзья уркаганы знали, наверное, штук десять рецептов разных браг. То есть мы в успехе не сомневались. Нашли бидон такой, молочный, отмыли его. Скорее всего, не нашли, а спёрли где-то. Брага вызрела. В принципе, могли бы этим и обойтись, потому что упиться с сорока литров браги можно было и так. Но решили пойти дальше и смастерить самогонный аппарат, тем более, кто-то знал его устройство. И мы первым делом сломали единственный большой строительный бульдозер. Потому что, блин, так сложилось – его топливопровод, длинный, по-моему, из латуни – он очень подходил под змеевик. В общем, выдернули мы эту трубку, скрутили её, на распорках вставили в строительное ведро. А строительные ведра у нас были такие – они одинакового диаметра, что снизу, что сверху. Поставили эту брагу на плитку, подсоединили самодельный змеевик, ведро набили снегом. Периодически, когда снег таял, его подбрасывали. И у нас через какое-то время потекло. Потёк самогон! Настоящий, вонючий, но самогон. Нас очень, конечно, пока мы гнали брагу, забавляло, как этот бульдозерист бегал вокруг бульдозера и не мог понять, кому же понадобилась эта штука, этот топливопровод. Он потом плюнул, ушёл, а мы сидим в бытовке. Но мы не рассчитали время. То есть, по идее, надо уезжать с работы, а там ещё, блин, полбидона браги. Самогона-то должно было получиться о-го-го сколько. И мы решили, что друзья-товарищи нас как-нибудь прикроют в полку, а ночевать я и Гольдман остаёмся в Саватеевке. Товарищи все уехали, помахав нам лапками, а мы остались. Ну и естественно… Естественно, мы попробовали. Но… В общем, сложилось так, что эти самые вредные и действующие на психику фракции… То есть у самогона это называется «голова» и «хвост» – первые сто грамм и последние сто грамм – очень вредные. Их пить нельзя, их выливают. Но, ффф, кто же выльет?! И мы как раз эту первую соточку, когда она закапала, мы её в стаканчик, потом – второй. В результате крышу снесло у обоих. Мы сначала очень веселились, потом выкурили «трубку мира», набитую гашишем, опять-таки Гольдман где-то это всё припрятал. Потом… В общем, как в песне у Высоцкого, «то плакал, то смеялся, то щетинился как ёж». То же самое было с нами. Всю ночь мы с Гольдманом в этой Саватеевке устраивали пляски. Он с ножом, я с ремнём, потом он с ремнём, я с ножом. Потом друг на друга кидались, потом целовались, обнимались. В общем, под утро, обессиленные, мы в конце концов выгнали эту банку самогона и отрубились спать. Ну и с утра приезжает рабочая смена, наши, так сказать, товарищи, и вместе с ними приезжает зам по производству – капитан Тимощук, потому что всё-таки он заметил, что двух бойцов не хватает. Ну и он видит эту картину. Стоит самогонный аппарат, фляга, два бойца в абсолютно никаком состоянии и с жутким запахом изо рта. Но, слава богу, мы успели спрятать уже готовый продукт. То есть мы были таким образом реабилитированы. Но Тимощук – он, в отличие от Бокалова, был очень мягкий мужик. Он был шутник такой, мягкий, деревенский. Он, конечно, ругался матом и всякими словами, которые только мог придумать, и обещал страшные кары, но пришла как раз эта бригадирша молоденькая и сказала: «Давайте вы свои разборки в части будете устраивать, привезли раствор, нужен оператор» – то есть я. Нужно заводить эту хрень, надо работать, и я свалил под шумок в свою любимую станцию, а конфликт к вечеру был исчерпан. Тимощук забыл или напился с Бокаловым где-то. В общем, мы его не видели, и так нам всё это прокатило. Но самогон мы выгнали. В Саватеевке особо больше вспомнить нечего, кроме того, что это удивительно прекрасное место. Потому что это сопки и бескрайние снежные степи. И мы когда ходили ставить петли, единственное что мы, долбанавты, не понимали – нам потом местные сказали: «Ребята, а что вы тут ходите, собственно говоря, в лес, и вообще ходите? И до леса, и по полям по этим – тут же волков и медведей, как собак домашних». В общем, с Саватеевкой всё…