– Да я, вроде, кортик хотел себе взять, – попытался протестовать Чирик.

– А в морду не хошь? – рыкнул на него Джафар, после чего Чирик тут же потерял интерес к морской теме. Ведь он знал, на что был способен бригадир. Знал, что последний раз его судили за то, что он избил милиционера, который участвовал в ночной облаве на беспризорников. Он так приложил его своим кулачищем, что сломал бедняге нос вместе с лицевой костью, отчего тот потом целый месяц пролежал в своей ведомственной больнице.

Впрочем, что можно было ожидать от человека, который в свое время отмотал немалый срок за то, что зарезал своих родителей – те не дали ему червонец, чтобы купить у цыган марафет, на который он подсел еще в десятилетнем возрасте. Тогда ему было тринадцать. Ну а к нынешним тридцати пяти он успел отсидеть в общей сложности около двадцати лет, и что примечательно – в основном за «мокруху». Так что в бригаде он слыл самым жестоким вором, если не считать Черепа. Был у них один жиган с таким погонялом – так его прозвали за вечно блестящую, бритую под красного командарма Котовского голову. Череп был родом из Одессы и в Гражданскую войну служил ординарцем у этого прославленного героя, который был его кумиром. Он ему во всем подражал – и его лихости, и безрассудству, и даже бритому черепу. А по-настоящему Черепа звали Вениамином, или, проще говоря, Веня. Он носил морской тельник и брюки-клеш и был отъявленным головорезом. Его боялись даже свои, потому как он мог ни с того ни с сего во время карточной игры пырнуть какого-нибудь игрока финкой. Или же в городе начинал приставать к какой-нибудь барышне, а когда ее кавалер заступался за нее, он бил его ножом в живот или в грудь. Настоящие самарские жиганы никогда так не поступали. Если они и применяли когда-то холодное оружие, то только в честном бою, хотя бывали и исключения…

– А это что еще у нас? – пристально посмотрел Джафар на Нюрку.

– Да это так, ничего серьезного, – Чирик сразу попытался притушить возникший у бригадира интерес к девушке.

– И все же?.. – со свистом, как это делают опытные блатные, Джафар вобрал в себя воздух через сжатые губы.

– Ты про эту, что ли? – как можно равнодушнее спросил Чирик, указывая на девушку. – Так это Нюрка, Нюрка-молочница, – небрежно бросил он.

Джафара этот ответ, казалось, не удовлетворил.

– И откуда ж вы ее выцарапали?

– В доме нэпмана была.

– Выходит, тоже трофей? Значит так, сейчас отведешь ее в мой угол, скоро я знакомиться к ней приду.

– Не имеешь права отбирать ее у нас! – возмутился стоявший здесь же Пузырь. – Это наш трофей. Забирай все награбленное, а девушку оставь в покое.

Пузырь говорил так громко и так напористо, что бригадир опешил.

– Цыц, щенок! – прикрикнул он на пацана. – Что так разорался? Али приглянулась она тебе? А на кой?

– Я женюсь на ней! – заявил Пузырь. – Когда вырасту… – добавил он, заметив улыбки на лицах братвы.

– Э, брат, пока ты вырастешь, эта девка состарится, – усмехнулся Джафар. – А ей сейчас мужик нужен. Вот она и будет моей марухой. Ну что стоишь? – обратился он к Чирику. – Велел тебе вести ее в мой угол, так веди! А ты, пацан, – снова обратился он к Пузырю, – сгинь с моих глаз от греха подальше. Не то я тебе вот из этой волыны, – указал он на свой наган, – пузо продырявлю.

– Как бы я тебе бошку не продырявил! – огрызнулся Пузырь. – У меня тоже волына имеется, при этом не хуже твоей.

Этого Джафар уже простить не мог. Со словами «Ну ты и борзый, Пузырь!» он вскочил на ноги и схватил Пузыря за ухо.

– А ну становись раком! – зарычал он на него.

– Больно, гад, пусти! – взмолился мальчишка, но не тут-то было. Джафар оскорблений не прощал – даже женщинам, старикам и детям.