– Да.

– Господи, Витя. Ты мог бы просто погуглить.

– Ну… У меня интернет отключили.

– Прекрасно, – фыркнул Гришка. – Редакция «Ленинграда» раньше находилась на улице Воинова, 18.

– Отлично! Спасибо!

– Подожди. Там нет никакой редакции. Журнал давно не существует. И улицу ты не найдёшь.

– Почему?

– Потому что её переименовали. Теперь это Шпалерная. А в здании, где была редакция, – это бывший особняк графа Шереметева. В советское время там располагался «Дом писателей имени Маяковского».

– Ох… Спасибо, что предупредил. А то я бы полдня искал.

– Зная тебя, ты бы искал её неделю, – хмыкнул Гришка. – И, вероятно, нашёл бы какую-нибудь улицу Воинова в Саранске.

– Спасибо тебе, Гриш.

– Да ладно. Ты это… не пропадай.

Гудки. Я положил трубку. В груди неприятно заныло. Такой мелкий, колючий укол. За то, что звонишь друзьям, только когда припрёт.

Что бы сказал Гришка, если бы узнал истинную причину моего звонка? Наверное, покрутил бы пальцем у виска. И был бы прав.

Я улёгся на кровать, уставившись в потолок. Мысли путались. Я искал несуществующий журнал на исчезнувшей улице в городе, который, по сути, тоже уже не существует. И всё из-за мандаринового галстука. Бред. Но почему-то этот бред казался мне единственно правильным делом за последние несколько лет.

– Так-так-так… Шпалерная, дом графа Шереметева, «Дом писателей имени Маяковского», – бормотал я себе под нос.

И в этот момент, будто материализовавшись из самой плотности воздуха, в комнату вошёл он. Владимир Маяковский. Высоченный, широкоплечий. Но главное – галстук. Ярко-оранжевый, он тлел в утреннем полумраке. Маяковский замер, как памятник самому себе. И вдруг громовым, наждачным голосом, от которого зазвенели стаканы, начал:

– Я… достаю… – он похлопал себя по карманам необъятных брюк и вдруг смутился как школьник. – Тьфу, чёрт, забыл слова…

А потом посмотрел на меня в упор и уже без всякого пафоса, буднично так спросил:

– Гражданин, у вас кактус не продаётся? Мне для Лили Юрьевны. Она любит… колючее.

И тут я проснулся. По-настоящему. Сердце колотилось. В комнате было светло, тихо и, разумеется, никакого Маяковского.

– Н-да, – подумал я, протирая глаза, – если так пойдёт и дальше, чокнусь я с этим галстуком. Нужно быстрее отыскать владельца.

Шаркая босыми ногами по полу, я отправился в ванную. Зеркало безжалостно отразило неандертальца, в которого я превратился за последние дни. Я набрал пригоршню ледяной воды и плеснул в лицо. Эффект был как от пощёчины. Зубная щётка с остатками пасты подарила иллюзию свежести. Затем – бритва. Десять быстрых, злых движений, и из-под серого налёта щетины проступило моё забытое лицо. Чужое. Лицо человека, у которого когда-то были планы.

Вытершись полотенцем, я вдохнул. Это было простое, почти забытое ощущение – быть чистым. Не обновлённым, не другим, а просто – не грязным. Что ж, уже не полная развалина. И то хлеб.

Пришёл черёд галстука. Стирка в раковине с мылом заняла минут десять. И тут я протёр глаза. Промокнул галстук снова. Пятен не было. Ни следа. Будто ткань просто… сожрала их. Это было уже не смешно. Одно дело – сны про Маяковского, другое – законы физики, решившие взять отпуск прямо в моей раковине. Галстук из секретного НИИ? Артефакт из другого мира? Или я просто окончательно рехнулся? Последний вариант казался самым правдоподобным. Погладив его утюгом, я убедился: галстук выглядел как новенький.

Я надел чистую рубашку. Нежно-голубую. Такого цвета бывает небо в Каталонии. Потом – галстук.

Оглядел отражение. Костюм, провисевший в шкафу год, сидел сносно. Капля одеколона завершила образ. Я усмехнулся. Этот господин в зеркале был всего лишь костюмом, но костюмом убедительным.