Какой же эпилог будет у моей истории? Боюсь, он не дотянет даже до фотографии. Максимум – до неоплаченного счёта за интернет.

Я положил фото и двинулся дальше. Рядом с прилавком, почти в тени, стоял он. Старый, пузатый саквояж из потёртой кожи. Он стоял с таким видом, словно ждал именно меня.

– Можно посмотреть? – кивнул я в его сторону.

Старик пожал плечами, не отрываясь от монет. Жест означал: «Делайте что хотите, только не отвлекайте».

Я присел на корточки. Кожа на ощупь оказалась тёплой, шершавой. Застёжки – с едва различимым витиеватым узором. Пахло от него плесенью и чем-то неуловимо сладким, вроде абрикосового варенья.

– Сколько стоит? – спросил я, сам не зная, зачем.

– А, этот… Ну, за символическую цену, – усмехнулся антиквар. – Всё равно никто не покупает. Скажем, сто рублей.

Я выудил свою единственную, мятую купюру. Старик взял её, не глядя, сбросил в ящик стола.

Саквояж оказался неожиданно тяжёлым.

– В нём что-то есть? – глянул я на старика с замиранием сердца. В груди неприятно ёкнуло – то самое чувство, когда ждёшь вердикта и боишься, что сейчас попросят доплатить.

– Содержимое в подарок, – буркнул старик, не поднимая головы.

Колокольчик звякнул на прощание. Дождь кончился. Лужи на асфальте – осколки разбитого неба. Я шёл домой.

Поднявшись на свой третий этаж, я вошёл в квартиру.

– Будешь теперь жить здесь, старина, – сказал я, водрузив саквояж на стол. – Извини за беспорядок.

Присел на диван, закурил и уставился на свою покупку.

– И зачем я тебя купил?

Саквояж, разумеется, промолчал. Сигаретный дым плыл к потолку.

– Эй, растяпа, ты забыл про содержимое! – осенило меня.

Я открыл его с осторожностью сапёра. И начал вынимать чужие тайны.

Первыми появились запонки. Серебряные, потемневшие. На крышке бархатной коробочки гравировка: «В.К. От благодарных сотрудников. Литейный проспект. 1938». Да уж. Благодарность на Литейном в тридцать восьмом – это почти оксюморон. Наверняка благодарили за то, что ещё не расстреляли.

Дальше – курительная трубка. Светло-коричневая, с янтарным якорем. В комплекте – парусиновый кисет с вышитым адресом: «Ленинград. Гороховая, 12». Человек, который оставляет свой адрес на кисете, либо бессмертный оптимист, либо просто очень её любил. Надо бы вернуть. Не пропадать же добру. Да и начинать курить трубку в моём положении – это уже было похоже на карикатуру на опустившегося интеллигента.

Измятый театральный билет. Большой театр, «Лебединое озеро», 10 ноября 1982 года. Дата кольнула в памяти. Ну конечно, день смерти Брежнева. Вся страна смотрела траурные марши, а кто-то собирался на балет. На обороте: «Если я не вернусь, позвони по номеру…» – и почти стёртый номер.

Блокнот в крокодильей коже. Внутри – шифр. На последней странице по-русски: «Ключ у Маргариты. Екатерининский парк, скамейка у пруда, с видом на Турецкую баню».

– Загадочно, однако, – сказал я саквояжу. – Привет, Михаил Афанасьевич.

Одна чёрная кожаная перчатка. На ладони – вышивка крохотными, непонятными знаками. Внутри, на подкладке, инициалы «Е.А.Л.» и адрес: «Каменноостровский пр., д. 42».

Старая фотография. Группа людей в нелепых костюмах, похожих на скафандры. На обороте: «Байкал. 1962 г.» и список фамилий. Одна, последняя – Зор-Зенин А.Н. – обведена красным. Фамилия из фантастического романа, написанного на коленке. Почему выделена? Странно.

На дне лежала ещё небольшая деревянная шкатулка и галстук. Я потряс шкатулку – внутри что-то глухо перекатилось. На дне нацарапано: «Вскрыть 1 января 2026 года. К.Ц.». Оптимист писал. Или просто человек с хорошим, долгосрочным планированием. Качество, мне совершенно несвойственное. Я-то не знаю, что буду есть завтра, а тут – 2026 год.