На ту траву, которая плачет. Ее роса щекочет мою кожу, и я задыхаюсь в весеннем счастье.

Я чувствую прикосновения каждой травинки .

И когда я чувствую, только тогда я живу.

Ты ступаешь босыми ногами на жгучий, холодный, пушистый снег. Он колит по твоим венам. Тебе не холодно? Твои босые ноги, белоснежная кожа и полусерые веснушки. Скоро они станут настоящими.

Ты кажешься счастливой.

А я?

А я в лесу. В лесу своей тишины и страсти. Сырая земля, влажная кожа. Все что мне осталось.

Солнце прорывается изо всех сил сквозь изуродованные болью сучья деревьев. Я все же иду. Не пытаюсь сдаться.

Цветы. На их лепестках роса. Они прекрасны. Из них ты сплетешь мне венок.

И я заберу тебя из холода.

Кора деревьев такая шершавая, как моя душа.

Темная и изогнутая.

Запах весеннего утра.

Я прикрыл глаза.

Протягиваю руку.

Иди же сюда.

Ты в своем снежном покрывале. И холодом дышишь ты, и не хочешь идти ко мне. А снежинки тихо опускаются тебе на ресницы.

Как бы ты не любила, ты пожертвуешь всем, что у тебя есть ради меня.

Ведь я эгоист.

И мои легкие сжимаются от судороги.

Это было так давно.

Крошатся мои мечты, и мой крохотный мир тоже крошатся. Все такое хрупкое.

Я невесомый.

Легкий.

Неприкасаемый.

Ты дотронулась до меня тонкими пальцами. Шепотом на ухо:

– Ты светлячок. Твоя кожа тонкая, прозрачная…

Утопия.

– Поэтому ты так все чувствуешь. Ты тонкокожий. Помни это. И не плачь, ты не один.

Она исчезла.

Все приглушенно живет.

Я приглушенный. Но уже не свет.

Меня душит теплая грань моих исчезнувших эмоций.

Твои волосы выкрашены в отвратительный ядовито-малиновый цвет. У меня во рту стало так приторно, что я невольно закашлялся.

Снег таял, солнце нещадно морило его.

Так и надо.

Это прекрасно. Весна прогоняет зиму, обещая ей, что она еще сможет вернуться.

Вздох.

Я наклонился. Я задыхался, потому что бежал к тебе из последних сил. Ты – одетая кукла.

Плохая кукла. Таких не найдешь в магазинах.

Собравшись с духом, я подсел к тебе на лавочку возле фонтана, который проснется в мае.

Ты куришь.

Вздох еще раз.

Твои ноги обтянуты полосатыми гольфами, черная юбка душит твою талию, кожаная куртка – будто, чтобы ее заполучить ты собственноручно кого-то убила, впиваясь ему в глотку своими черными когтями.

– Уедем вместе? – спросила ты неожиданно.

Я, давя страх, проговорил тихо, почти шепотом:

– Когда-нибудь.

Ты хмыкнула, еще раз затянувшись.

– Не по сезону курточка. Настоящая? – я продолжил, силы появились из ниоткуда и заткнули мой страх. Не сказать, что я был рад этой уверенности.

– В марте нужно быть дерзкой, – /она серьезно?/ сказала ты в сторону и добавила, – пожалуй, настоящая.

Проспект жил своей жизнью, а мы не смотрели друг на друга. И это не сон.

Полный решимости я резко повернул голову и начал жадно рассматривать ее.

Нет, это не ты.

– Какие цветы ты любишь? – спросил я. Она повернула голову.

– Черные розы, а ты?

– Грустные ромашки, – печально ответил я. И она не смеялась надо мной. Ей было все равно. Хотя ромашки мне непростительны, я все-таки парень. Всем плевать, что в моей зеркально-хрупкой душе живет чертов романтик.

– Грубые люди романтичны, – она потушила окурок и заглянула мне в глаза.

– Точно, – я нерешительно взглянул в ее лицо. Ни веснушек, ни зеленых глаз. Как же так случилось?

– На морячка похож. Где твой глаз? – она интересовалась, так для виду, не ради любопытства. И мне это нравилось.

– На морячка? – я недоумевал – на мне ничего даже в полосочку не было, – несчастный случай.

– А, – безэмоционально протянула она, – я так и знала. А у меня души нет и пальца.

Я невольно бросил взгляд на ее руки.

– На ноге, – уточнила она. Ее ноги были надежно спрятаны в тяжелые боты.