Мечты, мечты… Еще в восьмом классе в сочинении на тему «Кем ты хочешь стать» Гершвин написал, что станет миллионером. В двадцать пять его мечта была все так же далека, как и в четырнадцать, а когда тебе уже за двадцать, кажется, что где-то в тридцать два, максимум – тридцать пять, жизнь вообще закончится и надо успеть, успеть…

Банзай и Гершвин в кафе «Сальери» заказали рома и выпили за Кубу.

– Ты не поверишь, я сон видел, – сказал Гершвин. – Там было поле. Сахарный тростник такой высоченный, густой, шумит на ветру. И негр пляшет с мачете.

– Мачете – это такой тесак здоровый?

– Угу, для рубки тростника. И негр этот скачет, машет этим тесаком у меня перед носом и смотрит…

– И ты решил, что это он тебя зовет.

– Ну, типа… Очень реальное ощущение. Я стоял там и откуда-то точно знал, что это Куба. Ну, ты понимаешь, как это бывает во сне. На следующий день я все думал, что бы это значило, и… навел справки о госзакупках сахара…

Полковник не хотел видеть Клаудию мертвой и не приходил к ней в госпиталь. Формально она еще не умерла, но он знал, как выглядят пациенты в таком состоянии. Сидеть у постели, шептать: «Привет, я люблю тебя», держать за руку, как те герои мыльных опер, что навещают в больнице своих коматозных возлюбленных, – комедия. Как врач он точно знал, что Клаудия его не услышит, и все эти легенды о полезности разговоров с коматозными – просто лирическая чушь. Ее диагноз – диабет в тяжелой форме с осложнениями на сердце и почки – не оставлял Клаудии никаких шансов. Это была какая-то особо острая и скоротечная форма сахарной болезни.

Полковник не служил в этом госпитале и вообще числился не по этому ведомству. Кому другому давно бы уже объявили твердо и недвусмысленно: «Мы сделали всё, что могли», – и это была бы правда. Но из уважения к заслугам полковника и его положению в военной медицине врачи продолжали совершать дежурные ритуальные действия вокруг неподвижного тела.

В госпиталь он не ходил, но звонил каждый день.

– Увы, без изменений… – отвечал профессор на другом конце провода.

Он был ровесником полковника. Несколько раз они даже пересекались по работе в совместных проектах их министерств. И за день до встречи с Карлосом полковник тоже позвонил.

– Сегодня был консилиум… – сказал профессор, – в общем, положение безнадежно. Жизненные показатели ухудшаются с каждым днем. Скоро наступит смерть мозга.

– Но ведь еще не наступила, – сказал полковник.

– Это неизбежно. И… принято решение… В стране только две таких палаты, и мы больше не можем занимать одну из них, когда нет никаких предпосылок к выздоровлению, ведь есть и другие пациенты, очередь… В общем, принято решение отключить аппараты жизнеобеспечения… Родственников у нее, кажется, нет, не нашли, во всяком случае… Мне очень жаль…

– Но… ведь смерть мозга еще не наступила! Она дышит! Значит, есть надежда…

– Увы, надежды нет. Вы же медик, вы должны это понимать.

– Когда?

– Завтра.

– Еще неделя.

– Это не имеет смысла.

– Еще неделя, я прошу…

– Ничего не изменится.

– Неделю, я прошу только неделю!

Профессор на той стороне помолчал.

– На что вы надеетесь?

– На чудо…

– Полковник…

– Вы же знаете, такое бывает: пациенты, лежавшие в коме годами, вдруг приходят в себя. В моей практике было несколько невероятных случаев выздоровления, противоречащих, кажется, всем законам природы!

– Да, бывает. Но это лотерея: один случай на миллион! У нас нет времени!

– Поэтому я прошу всего неделю.

– Но я не могу решить это самостоятельно. А вы, простите, даже не родственник.

– Мне подключить вашего министра? Или начальника медслужбы вооруженных сил?