– Я и сам об этом только сегодня узнал, мне сама Наташа сказала. Причем даже не потрудилась объяснить, как она утрясет все это с Катей, – подал голос Глеб.

– Цветы, – задумчиво произнесла тетя Тамара, вспомнив тот вечер, когда она на такси выезжала со двора. Она тогда сразу узнала светлое шифоновое платье Наташи. Ей страсть как хотелось сказать кому-нибудь фразу наподобие этой: «Они занимались любовью у всех на глазах на детской площадке.» Но сказать это ее родителям язык не поворачивался.

***

ЕСТЕСТВО-ПЫТАТЕЛЬ. САДИЗМ ВО ИМЯ НЕСОСТОЯВШЕГОСЯ КОШАЧЬЕГО УЖИНА. Веруся, соскучившись по подруге, решила ее навестить. Она позвонила в дверь и в нерешительности затопталась на пороге: Люська запретила приходить к ней, умалчивая причины и не оставляя даже надежды на обладание той тайной, которой была окутана эта обычная на первый взгляд квартира. Веруся, как всякий нормальный человек строила предположения, что это могло быть связано с тяжелым характером отца Люси или общей атмосферы в доме. Слово атмосфера представлялось Верусе почему-то ядовитым сине-желтым облаком, в котором все только и делают, что чихают, кашляют и матерятся. Она видела, как эта самая атмосфера действует на жизнерадостную в общем-то Люсю, заставляя ее бледнеть и то и дело запудривать следы недавних слез. Однажды Люся и вовсе пропала почти на неделю, как раз перед выпускными экзаменами, ну и переволновалась же Вера! Ходила вокруг дома, круги наворачивала, а подойти и нажать на кнопку звонка храбрости не хватило. А вот сейчас она стояла и давила изо всех сил на звонок, но слышала лишь биение собственного сердца.

Когда щелкнул замок, у Веруси подкосились ноги и она едва устояла, чтобы не упасть. «Дура, – обругала она сама себя, – трусиха несчастная, ну не съедят же тебя…»

Увидев Люсю, Вера кинулась ей на шею. Люся, ненавидевшая подобные излияния чувств, ограничилась слабой улыбкой и пригласила подругу в квартиру. Полы были сырые, их только что помыли, на веревках, протянутых через длинный коридор, висели мокрые простыни и наволочки. Люся провела Веру в комнату, усадила в кресло. На журнальном столике стояла пепельница; Люся, одернув короткий красный халатик, достала сигарету и закурила.

– Ты куда пропала-то? – Веруся не курила, хотя ей и нравилось смотреть, как раскуривают тоненькие изящные сигаретки, она ощущала себя намного уютнее и теплее, когда рядом с ней кто-то курил. Вот и сейчас она сосредоточила свое внимание на оранжевом пламенеющем кончике сигареты. Люся между тем говорила.

– … ты должна доказать мне свою преданность.

– Что?… – Веруся встрепенулась и поймала Люсин взгляд. – Каким образом? Какую преданность? Разве я тебя хоть раз предавала?

– Нет.

– Все очень просто, и от тебя не потребуется ничего сверхъестественного, ты просто должна будешь сказать, что в тот вечер, вплоть до одиннадцати часов, мы провели с тобой на чердаке.

– Но ведь мы же с тобой действительно были там вместе. Нет ничего приятнее, чем говорить правду.

Веруся имела в виду свое почти каждодневное вранье, от которого устала и начала уже просто запутываться в своих объяснениях и баснях. Ее спасало только одно: родители были так поглощены друг другом, а может и чем-то по отдельности, что спрашивая свою младшую дочь, где она пропадала целый день и где, к примеру, обедала, вполне удовлетворялись красивенькой историей о прогулке к старой учительнице, а то и вовсе зоопарком. Мысль о том, что Веруся, эта розовощекая хрупкая девчонка со смешной выгоревшей челкой и пышным конским хвостом на затылке, эта недоросль с щенячьими угловатыми повадками и лукавыми близорукими глазами цвета недозрелого винограда, испытала свой первый любовный восторг, лежа в постели со своими подружками, убила бы их на месте.