– Почему крокодила?

Я рассмеялся:

– Ее могут проглотить в любую минуту ваши монстры, так пусть это будет крокодил.

– Хорошо, пусть будет по-вашему. Хотя я так не считаю. Пока я с ней, ей не о чем будет беспокоиться.

И он принялся перечислять все, на его взгляд, необходимые ей для жизни, вещи и вещицы: «Шкатулка из яшмы, серебряная солонка, чайный сервиз, бусы из хризолита…» И все это, не считая платьев, блузок и пеленок для маленькой новорожденной Машеньки.

– Знаете, она чем-то напоминает мне мою старшую дочь, но Наталия моя более жизнерадостна. Наталия – творит, она постоянно рисует, она готова изрисовать все пустое пространство будь-то на бумаге, ткани, коже, стене… Саша – по природе созерцатель. Она питается ЧУЖОЙ живописью, слушает ЧУЖУЮ музыку, наслаждается всем этим и… почему-то угасает.

– Признайтесь, Глеб, ведь она утомляет вас. Она просто до смерти утомила вас. Она парализует вас!

Он закрыл ладонями уши и замотал головой, как от зубной боли. Я понял, что попал в цель.

– Вы не должны так говорить! Я боготворю ее…

– А спите с Кларой.

– Это не высокопарность: я ответственен за нее, наконец.

– Вот это совсем другое дело. Теперь представьте, что с ней станет, если вы ее бросите? Хотите прочитаю?

Глеб медленно поднял на меня глаза. Казалось, он испугался.

– У меня есть и такой вариант. Собственно, я помню этот кусок наизусть.

«Он пришел к ней через месяц. Открыл дверь своим ключом. Звучала музыка Скрябина. Саша лежала в темной, с задернутыми шторами, комнате, с закрытыми глазами. Услышав шаги, она слегка повернула голову и удивленно вскинула брови. «Милый, как хорошо, что ты пришел…»

– Довольно! – Глеб встал с кресла и зашагал по комнате. – Да, все так оно и есть. Но только я не оставлю ее. Это правда, в ней мало жизни, но весь смысл моего раздвоения, если хотите, и заключается в контрастах.

– Вы ходите по канату.

– Да, я канатоходец, меня устраивает моя жизнь. И я действительно люблю Клару. Вот вы сейчас так на меня смотрите, что мне уже кажется, что не вы сумасшедший, а я. Но и это нисколько не шокирует меня.

Он немного успокоился и вернулся в кресло.

– Очень вкусный сыр, свежий, и чай…

Он улыбнулся, и мне показалось, что мне улыбнулось мое отражение.

***

ДУХИ МОЕЙ СЕСТРЫ. Катя вышла из булочной и столкнулась лицом к лицу с Банком. Не зная, что сказать и как себя повести, она спросила первое, что взбрело ей в голову: «Это что, энциклопедия?» И ткнула пальчиком в зажатую под мышкой Банка толстую книгу в черном кожаном переплете.

– Нет, словарь иностранных слов. Восполняю пробелы в образовании, – улыбнулся своей ослепительной улыбкой Банк.

– А в булочной что забыл?

– Тебя. – Он подхватил ее под локоть и вывел на улицу. Катя едва сдерживала слезы. – Как дела, заяц?

– Никак. Живу, работаю.

– И все?

Она так и не поняла, зачем он тогда это сделал.

– Я был дурак, что ушел тогда, но мы можем все проиграть заново…

– Я в такие игры больше не играю, – не поднимая глаз, проговорила Катя и покраснела.

– Дома кто есть?

– Не знаю.

Дома было тихо, Катя с Банком скрылись в ее комнате. Банк запер дверь, прижался к Кате. Она не понимала его, стояла, покорная, босиком на полу. Банк целовал ее шею, плечи, расстегнул платье, нашел грудь и чуть не прокусил ее в каком-то странном наваждении. Он не видел слез, бегущих по ее щекам, он видел НАТАШУ, он обнимал ее на ложе терпких веток, он впивался пальцами в ее шею, путался в складках ее воздушного платья, растворялся в умопомрачительном аромате ее тела и духов, целовал колени, ползал в тесном квадрате этой несчастной детской площадки, задрал, наконец, платье, стянул трусики и расплющил ее, плачущую, в проеме между дверью и шкафом, она стонала и плакала, билась головой о стену, потом вскрикнула и рухнула вниз, он едва успел подхватить ее на руки и положить на кровать…