Шли годы, в середине девятого класса настал пик творческой деятельности Ника, он написал целую повесть, которую даже удалось напечатать одним экземпляром. Его работы казались ему совершенными, он совсем не мог представить, что может быть что-то лучше, что он всё ещё развивает свой язык и своё уникальное умение видеть и рассказывать истории. Предложения дышали, в глубине книг бились сердца.
На счёт первых экзаменов он почему-то не волновался; это отношение было неосознанным, просто, думая о них, он замечал, что никакой тревоги или чего-либо подобного совсем не испытывает и склонялся к тому, что это хорошо. Правда, раз он абсолютно спокоен при мысли о грядущих сложностях и, будучи человеком честным самим с собой, не в силах это исправить, значит не стоит ничего менять, и можно сохранять спокойствие. И эти его убеждения, конечно же, настораживали и без того немного обеспокоенных родителей.
– Ты готовишься к экзаменам? – обязательно раз в день спрашивала его мама, а он отвечал, что да.
Он не врал, однако посвящал подготовке существенно меньше времени, чем письму. Пару раз даже ему случилось в этом похвастаться своим ровесникам, но долго это обсуждать он не решался, ведь допускал, что вся эта история ещё имеет силы обернуться против него.
Он писал прямо на уроках. Брал с собой блокнотик, который клал вместе с остальными вещами на парту и вместо того, чтобы слушать учителя, нырял в свои маленькие клетчатые страницы и через них попадал в иной, совершенно невероятный и не поддающийся словесному описанию мир, о котором, кроме него, на Земле никто никогда не знал (близкие только слышали, что он существует, но и близко не могли представить его себе). Учителя – которые в его школе были строгими и на редкость надоедливыми – особо никогда не замечали, что он занят на их занятиях своими делами, так как, видя, что он что-то пишет, полагали, что он просто так напряжённо и порой даже агрессивно фиксирует свой конспект, при этом почему-то иногда странно жестикулируя. Только один раз, самый мерзкий преподаватель заметил, что Ник занимается чем-то отвлечённым и решил обратить на него внимание всего класса.
– Позволь спросить, Ник, а что это ты так яростно записываешь?
Почти весь класс на него обернулся.
– Мой материал тебя так возбудил, что ты пишешь даже когда я ничего не говорю?
Почти весь класс немного посмеялся.
– Извините, – робко ответил Ник и положил блокнот в рюкзак.
– Нет, не извините, расскажи мне, что ты там писал всё занятие?
Ник не любил отвечать на подобный вопрос.
– Я пишу книгу.
– Да ну! Книгу пишешь? О чём?
– Я бы не хотел сейчас об этом говорить…
– Почему? Я же твой учитель.
– Я лучше дам вам почитать, как только закончу.
– Да? Ты у нас щедрый?
– Ну, а почему бы и…
– Всё, успокойся. И не СМЕЙ больше на моих уроках заниматься всякой ЕРУНДОЙ, – взревел тот.
Ерундой.
Этот придурок никогда не написал бы и пяти страниц, у него просто не хватило бы воли, максимум сколько бы он ещё мог выдержать, сидя за блокнотом, пока его ноги не затекали, а мозг не атрофировался, это, наверное, минут десять. Дальше задница начинала чесаться, взгляд теряться, а джинсы в области паха потихоньку и ненамного подниматься под действием маленького, не очень удаленького, но сильного приятеля, которого в тот момент просто нельзя было не поласкать тёплой ладонью. Десять минут и всё, дальше – никому не нужные мучительные старания. Куда они приведут? Непонятно, а значит и не нужны они вовсе. Проще принизить школьника, который писать любит всем сердцем и умеет это делать гораздо лучше, так? Всё равно ведь другие не понимают.