Тысячи городов были подчинены этому падишаху, и несколько султанов платило ему дань. Но даже при такой большой власти он ни на час не забывал служения Богу. Из мирских благ у него было все, чего только можно желать, лишь сына, плода жизни, не хватало в саду его усадьбы. Поэтому нередко пребывал он в задумчивости и после пятикратного намаза[5] говорил своему щедрому покровителю:
– О Аллах! Ты все даровал своей милостью мне, недостойному, не дал лишь светильника моему темному дому[6]. Одно гнетет мою душу: нет у меня наследника моего имени, нет верной опоры моей. Ведь у тебя в сокровищнице тайн имеется все что угодно. Дай мне живого и резвого сына, тогда сохранится имя мое и останется след моей власти.
Не теряя надежды, дожил падишах до сорока лет. Однажды в зеркальном зале, совершая намаз, он читал свой урок из Корана. Бросив случайно взгляд в зеркало, он вдруг заметил в своих усах седой волос, блестевший, словно парчовая нить. Слезы навернулись у него на глазах, и тяжкий вздох вырвался из груди. «Увы! – подумал он про себя, – сколько лет потратил ты даром! В погоне за мирской славой ты перевернул целый мир, но все эти земли, которыми ты овладел, теперь тебе ни к чему – в конце концов все это пустит по ветру кто-то чужой. А к тебе пришел вестник смерти. Если и проживешь еще, все равно телесные силы будут только слабеть. Ясно, что судьба не судила тебе породить наследника венца и престола. Кончится тем, что умрешь и все оставишь. Не лучше ль самому все это покинуть и провести остаток дней в служенье творцу?»
И, утвердившись на том в своем сердце, он отправился в нижний сад, выслушал всех просителей и повелел, чтобы с этого дня никто больше к нему не обращался, а все взяли б в обычай разрешать свои дела в общей приемной. Потом удалился в одну из внутренних комнат, разостлал молитвенный коврик и погрузился в молитвы. Кроме плача и тяжких вздохов, ничего больше от него не слыхали. Так провел падишах Азадбахт несколько дней, круглые сутки не покидая места молитвы. Вечером, в час разрешения от поста[7], он съедал один финик и запивал его тремя глотками воды. Толки об этом вышли за стены дворца, и по всей стране разнеслась весть о том, что падишах, отрешившись от власти, предпочел уединение. Притеснители и мятежники повсюду подняли головы и преступили границы дозволенного: всякий, кому хотелось, теснил народ и поднимал бунт; всюду, где были наместники, обнаружились упущения в их управлении. Изо всех областей потекли ко двору жалобы на беззакония. Тогда собралась вся придворная знать и принялась держать между собою совет.
Порешили на том, чтоб обратиться к визирю[8]: он, мол, человек мудрый и знающий, он близок к падишаху и пользуется его доверием, к тому же он выше всех чином. Надо пойти к нему и спросить, что он сочтет подходящим.
– Известно ли вам, в каком состоянии падишах и в каком положении очутилась страна? – сказали эмиры