Но в какой-то момент – среди шума дождя, запаха мокрого асфальта и холода – она подумала о Маркусе. Не как о преподавателе. Не как о мужчине. А как о человеке, который однажды сказал: «Ты не должна понимать всё сразу. Иногда достаточно чувствовать».

И в этот момент она просто шла. Без плана. Без цели. Но впервые – честно.

3. Профессор Маркус Роуэн: как будто не замечает

Маркус Роуэн всегда был человеком, которого трудно прочитать. Его движения – точные, как мазки по холсту, взгляд – пристальный, но будто сквозь. Он говорил мало, но каждое слово весило. В колледже его побаивались, хотя он никогда не повышал голос. Просто рядом с ним было невозможно спрятаться – перед ним как будто обнажалась не только форма, но и суть.

Он преподавал современное искусство так, будто спасал им жизни. Уроки были больше похожи на внутренние перевороты, чем на лекции. Он задавал вопросы, от которых студенты неделями не могли избавиться. Он умел смотреть на тебя и говорить:

– Как ты думаешь, почему этот художник оставил холст наполовину пустым?

И ты начинал думать не про холст, а про свою жизнь.

Айлен заметила его сразу. Не потому, что он был красив – хотя высокий рост, чёрная рубашка, чуть растрёпанные волосы и глаза цвета мокрого камня не могли остаться незамеченными. Но дело было в другом. Он излучал сдержанную боль, как будто что-то когда-то надломилось, но он решил не рассказывать никому. Он был другим. Таким, к каким хочется прикасаться не руками, а душой.

Она садилась на его лекциях ближе к окну, наблюдала, как он держит мел, как касается подбородка, когда задумывается. Иногда она ловила его взгляд, но он всегда отводил глаза. В этом отведённом взгляде было что-то… тяжёлое.

Однажды, когда она осталась после лекции, чтобы задать вопрос о визуальном ритме в работах Марка Ротко, он едва заметно напрягся.

– В ваших рисунках он есть, – сказал он, даже не дожидаясь её вопроса. – Но вы боитесь его усилить.

Айлен застыла. Она не знала, как он увидел её рисунки. Или – возможно – речь шла вовсе не о бумаге. А о ней.

– Простите?

– Вы слишком стеснительны для ярких контрастов. Но именно в них правда, – продолжил он, вглядываясь в какой-то точку за её плечом.

Она улыбнулась неловко, сжав в руках папку.

– Я пытаюсь.

Он коротко кивнул и отвернулся. Для кого-то – просто вежливый жест, но для неё – как будто он закрыл дверь.

С тех пор он будто начал избегать её. Ни намёка на личное. Ни взгляда дольше секунды. Даже когда она поднимала руку, он отвечал сухо, не глядя прямо. Он вёл себя безупречно, как будто специально натянул между ними дистанцию. Айлен мучительно ощущала, что это не равнодушие – это защита.

Софи, её соседка по комнате, подтрунивала:

– Ты, похоже, влюбилась в скалу. Или в айсберг. Он же совсем холодный.

Айлен отмахивалась, но внутри чувствовала: он всё понимает. Он чувствует. Просто не может – или не хочет – впустить её ближе. Она не знала, что хуже.

Каждая пара с ним была пыткой: она ловила его голос, интонации, искала смысл в деталях. А он – будто играл в прятки. Не замечал. Или делал вид, что не замечает.

И всё же однажды она увидела. В момент, когда он проходил мимо её парты, и его рука на долю секунды замерла, прежде чем перелистнуть её рисунок. Его пальцы дрогнули. Совсем немного, почти незаметно. Но достаточно, чтобы она поняла: он всё чувствует.

После пары она осталась одна. Долго смотрела в окно. Шёл дождь, и капли стекали по стеклу, как слова, которые не произнесены. Айлен не могла больше это в себе держать.

Она написала письмо. Одно. Без подписи. Но в каждом слове была она. Она оставила его в конверте на кафедре, адресовав «Профессору Роуэну. Лично. Конфиденциально».