– Молчите, молчите, – повторяли серые губы бабушки.

Она с трудом поднялась, Вольф отскочил в сторону. Дети отвели бабу Таню в барак, тряпьем перевязали кровоточащие раны на боку. Через день бабушки не стало. Горю Нины не было предела. Маленькой высохшей мумией замерла она перед нарами бабули, до последней минуты держала ее за руку и сама закрыла ее белесые, давно умершие глаза. С тех пор Нина уже никогда не боялась смерти. Жизнь была столь жестока, что уход из неё, способный свершиться в любую минуту и каждодневно происходивший на ее глазах, стал естественным и нестрашным.

Наступала весна сорок четвертого.

Однажды маме удалось принести сироп с ликерного завода, куда их в последнее время гоняли на работу.

– Немка дала, – сказала мама, – говорит: «Гитлер капут!» тихо-тихо на ухо мне, я в рукаве пронесла. Значит, дают им наши дрозда. Как там Семён, твой папка, жив ли?

А летом в Какариде поредела охрана: видно, всех фрицев подряд стали забирать на фронт. И если после подвоза баланды не было Марты с Вольфом, дети за бараком осторожно по очереди делали подкоп под оградой из колючей проволоки. Вскоре им уже можно было воспользоваться, и в благополучные дни осени они стали убегать из лагеря группой в шесть-восемь человек. Шли в город. Удивительно, но горожане делали вид, что их не замечают. С каждой вылазкой они все больше смелели: то входили в кафе, и им выносили остатки пищи, то стучали в двери домов, и хозяева тоже часто давали им еду.

Однажды прокатились в трамвае, и кондуктор прошла мимо них, как будто на них были шапки-невидимки.

– Плохи дела у фрицев, совсем плохи, – сказал Витёк, – если они уже нас задабривают. Боятся, гады!

Зимой через подкоп выбирались на замёрзшую речушку и босые, в деревянных колодках катались по льду.

Как-то на речку пришла местная ребятня. Между ними завязалась драка и какаридцы сильно побили немчурят.

Вечером услышали рёв мотоциклов, подъехали гитлеровцы, ворвались в барак, срывали тряпье со всех подряд детей и били плетьми, но на сей раз не насмерть, опять, видно, сказалось положение на фронте.

Весной сорок пятого еду подвозили всё реже, но дети уже научились кормиться, у них в городе были места, где им всегда подавали, и они подкармливали даже взрослых после работы. На вышке у ворот Какариды стояли теперь посменно старые деды, не обращающие никакого внимания на пленных. Только Марта не унималась, ей каждый день удавалось сказать своё «фас» и громко хохотать, когда Вольф рвал очередную жертву.

И вот настал день, когда не появился охранник. В последнее время Марта много пила и не проснулась, когда группа узников бесстрашно бросилась на чудовищного Вольфа. Его задушили своими руками, потом начали ногами расталкивать Марту. Сначала она не могла понять, в чём дело, потом увидела распростертого Вольфа и послушно поплелась к вышке, куда вели ее люди. Казалось, все, кто еще был жив в Какариде, шли вместе с ней к месту казни, и она, такая откормленная, сильная, не оказывала никакого сопротивления, когда ей надели на шею петлю и столкнули с вышки какие-то ненавистные ей заморыши, которых она уничтожала физически каждый день. Сегодня её очередь, её расплата, она это приняла.

Появились союзные войска. Шумные, весёлые солдаты разглядывали полутрупы с моргающими глазами и фотографировались с ними на память. Тут же лежала куча вновь умерших, их некому было вывозить. От шоколада у многих заключенных разболелись животы, несколько дней их вообще не кормили, вокруг шли бои. Дети тоже обессилели и не могли раздобывать пищу.

Спасла каша союзников. Она казалась даже сладкой с непривычки. Нина остановила Витька, накинувшегося на еду: