Котомку Нина собрала быстро. Утром видели, как она шла пешком к станции. Потом о ней в Барановке никто больше не слышал…

Нина вышла из поезда в Туле, почему, сама не знала. Пришла на кондитерскую фабрику, восстанавливающуюся после войны, её взяли рабочей, дали уголок в общежитии. Работать Нина умела, жалеть себя – нет. Когда получила паспорт, назвалась девичьей фамилией матери, ведь Барановка сгорела, может, и документы все сгорели?

Про Какариду она никому не говорила, это стало её главной тайной. Она никогда не была подстилкой фашистов, кому нужен был покрытый коростой заморыш. В душе она на всю жизнь осталась просто несчастным ребенком, искалеченным войной.

Нина Семеновна открыла глаза. Вокруг все было ослепительно белым: одежда людей, стены, постель, на которой она лежала.

– Я умерла… – подумала она.

Но тело ответило такой жгучей, мучительной болью, что сомнения в принадлежности этому свету отпали. Рядом капельницы.

– Где же я?

Видимо, она спросила это вслух, потому что рядом находившаяся женщина в белом наклонилась над нею и спросила:

– Вы меня слышите? Если да, сомкните веки. Анна Игоревна, смотрите, наша погорелица пришла в сознание!

Нина Семеновна с удивлением разглядывала все вокруг, она ничего не могла вспомнить, почему она здесь?

– Это больница?

Голоса почти не было, но женщина все поняла.

– Да, да, это больница, реанимация. Я – медсестра, это – доктор. Вас с пожара привезли, что-нибудь помните? Вы тут какую-то «корриду» вспоминали, когда бредили.

– Какарида, – подумала Нина Семеновна, – это я, как в кино, видела всё свое детство, снова побывала в Какариде. Но ничего не помню, никакого пожара, помню Тулу, фабрику после войны, как жила там, работала, как вышла замуж.

Она приглянулась пареньку из отдела кадров, Алёше, вышла за него замуж, родила дочку, назвали Танюшей, как бабу Таню. Алексей её пожалел, ему она рассказала про концлагерь, про своих родных. Больших чувств между ними не было, была покорность судьбе. Работая кадровиком, Алёша и помог ей с паспортом, получив подтверждение, что все архивы в Барановке сгорели.

Многое Нина доверила мужу, но не всё, не смогла рассказать подробности про Марту, про то, чем приходилось кормиться, про горы трупов, которые ей пришлось видеть.

Алёша такой домашний, был с мамой в эвакуации в Сибири. Мама вернулась после войны в родной Ставрополь, а Алёша приехал к тете в Тулу. Тетя – начальница, помогла с работой, своих детей у неё нет, все для Алешеньки.

Маленький, он ломал ногу, неправильно срослась, хромал с детства, зато теперь освобожден от армии.

Танечка росла очень смышленой, веселой девочкой, и тут Алеша, быстро набравшийся мужского достоинства, был приглашен в горком партии на должность инструктора в орготдел.

– Нина, – сказал он после успешного собеседования, – не хочу тебя обидеть, но ты тоже должна подумать о своем росте. Конечно, хорошо, что ты закончила вечернюю школу, что ты теперь мастер, но это не все. Давай, поступай в политех на заочное. Тетя Зина в Танюшке души не чает, поможет. Я расту, и жена должна соответствовать.

Нина послушно сдала документы в институт и, к своему удивлению, с двумя тройками и четверкой поступила. Отношения с Алешей становились все прохладнее. То, что изначально выстраивалось на его интересе, участии и её благодарности, продолжения не получило. Новая работа закружила Алексея Романовича по полной. Нынешний статус давал возможность партийным подругам не обращать внимание на его физический дефект. Он загулял, вошел во вкус, менял партнерш, явно чувствовал себя героем-любовником.