Одно из писем М. Н. Волконской пришло к Е. К. Шаховской «вместе с письмом А.Х. Бенкендорфа, тот уведомлял Шаховскую о «милостивом» решении царя, который якобы «по собственному побуждению беспредельного своего великодушия высочайше повелеть изволил, чтобы в остроге сделаны были светлые окна».^>46

В 30-е годы в Москве, в дворцовых кабинетах, старались не слышать о жизни заключенных в Сибири или вовсе забывали о них. Стало быть, спасение утопающих стало делом рук самих утопающих. В условиях ссылки и каторги осужденные декабристы, которых Николай 1 посылал на явную гибель, не погибли, не одичали, наоборот, они жили и делали жизнь вокруг себя более удобной, осмысленной, интересной, насколько можно, но об этом порассуждаем еще не раз. А сейчас – об артели, которая помогла декабристам выжить и чувствовать себя людьми.

Как уже говорилось, начиная с Благодатского рудника, осужденные понимали, что выжить на каторге трудно, и образовали артель, которая на первых порах помогла не умереть от голода. В Читинском остроге уже был разработан артельный устав, создан артельный бюджет, где были расписаны все статьи расходов. Годовой пай был 500 рублей для тех декабристов, которым родственники пересылали деньги. Те, кто таких сумм не получали, отдавали в артель сколько могли или не вносили ничего. Артель сначала обеспечивала питаньем, затем осужденные стали шить или покупать одежду, этим в основном занимались женщины. Некоторые мужчины научились ремонтировать или шить башмаки, другие изготавливали неплохую мебель. Такая форма участия каждого в совместной жизни, конечно, очень поддерживала настрой заключенных.

Декабристы и их жены добились того, чтобы в заключении никто не умер от голода, чтобы все имели одежду, но этого было мало. Жизнь всегда требует осмысленности, красоты, радости. Однако какая красота может быть в каземате? В Петровском заводе женам было разрешено жить с мужьями в камерах, и первое, чем занялись здесь женщины, они стали облагораживать свое жилище. Мария Николаевна вспоминала: «Каждая из нас устроила свою тюрьму, по возможности, лучше; в нашем номере я обтянула стены шелковой материей, (мои бывшие занавески, присланные из Петербурга). У меня было фортепиано, библиотека, два дивана, словом, было почти что нарядно».^>46

Заметив, что камеры Волконских стали похожи на нормальный, человеческий дом, к ним в гости стали приходить друзья – декабристы, у которых камеры выглядели много хуже. Остались прекрасные, волнующие воспоминания о таких посещениях и у А. П. Беляева. «Иногда у Волконских устраивались чтения. Сергей Григорьевич занимал товарищей своими интересными рассказами: он говорил очень хорошо, многое видел на своем веку, многое знал, так как принадлежал к высшей аристократии, находился во время службы при государе (…) Жена его, обладавшая очень хорошим голосом и основательными музыкальными знаниями, услаждала всех своим пением и игрою на фортепиано. Много приятных минут доставляла княгиня Волконская обитателям тюрьмы».^>47

Можно представить себе длинный тюремный коридор с дверьми камер- и звуки рояля, и мелодичный женский голос.

О разнообразных интересах семьи Волконских можно немало узнать из переписки: 25 декабря 1831 года Мария Николаевна делилась с З. А. Волконской своими впечатлениями:

«Помню Волконского и Нарышкина, помню потому, что когда, по требованию коменданта, жены переходили в казематы к мужьям, то у Волконских был рояль, который с нею переносился в галерею перед номером, и мы часто наслаждались пением дуэтов Марии Николаевны Волконской с Елизаветой Петровной Нарышкиной, а когда и скрипка Вадковского к ним присоединялась. Кроме прелести двух приятных и музыкально обработанных голосов оригинальным было то, что эти звуки цивилизованного мира, звуки грациозной итальянской музыки раздавались в глубине каземата, почти на границах Китайской империи.