– Не вопрос.

Таких странных разговоров у меня давненько не было. Если вообще когда-то были. Каков ее скрытый интерес? Чего она хочет добиться? Сердце грохочет в груди, но я снова достаю смартфон, потому что именно это обычно делает человек во время неловкой паузы. На экране всплывает сообщение от Бринн, и я отвечаю.

Не хочу, чтобы сюда приходила Бринн и слушала этот странный разговор. Элла по-прежнему следит за игроками нашей команды и рисует свои стрелочки и крестики.

– А нельзя спросить тренера, какие комбинации он разыгрывал? Или кого-то из игроков? Они, скорее всего, расскажут тебе расстановку сил на поле.

Элла закатывает глаза.

– А ты, наверное, из тех людей, которые подсматривают слова в конце журнала, когда разгадывают кроссворд, да? Точняк, из тех.

Она качает головой, убирает ручку и снова закрывает блокнот.

– Так вот. – Она поворачивается ко мне. – Представим, что я написала тебе имейл. Допустим, с таким текстом: «Дорогая Натали, я знаю, что в твоей аварии не участвовал олень. Зачем ты врезалась в дерево? Элла». Что бы ты ответила?

Я смотрю на футбольное поле, притворяясь, что понимаю действия игроков. Что бы я ответила? Да ничего. На такое письмо я никак не ответила бы. И старательно избегала бы встреч с Эллой до конца своих дней.

– Наверное, следовало бы добавить еще и постскриптум, типа «я рада, что ты осталась жива». Потому что я и правда рада, что ты жива и все такое.

– Спасибо.

– Увидеть, как кто-то умирает, – это просто жуть. Если же кто-то «чуть не умирает», опыт все же не такой травматичный.

Ее волосы дыбом стоят на ветру. Ну и странная же мы парочка. Интересно, что подумают футболисты, подняв взгляд на трибуну.

Элла молчит. Явно ждет моего ответа. Я смотрю в другую сторону.

Момент столкновения я помню, мягко говоря, неотчетливо. Сотрясение мозга гарантировало отрывочные воспоминания об этом событии. Однако то, как я выхожу из дома в тот день, я помню совершенно ясно. Помню, как я думала: «Ну, вот и все». Улица выглядела обычно, и было так грустно осознавать, что я вижу ее в последний раз. Хорошо было бы оставить записку, но я спешила и не хотела оставлять себе шанса передумать. Прежде чем это произошло, я уже поворачивала ключ в замке зажигания. Я не боялась, не нервничала. Я просто онемела. Несколько месяцев или даже лет я подозревала, что моя жизнь закончится суицидом. А когда я случайно услышала, как мама делится с моей тетей подозрениями насчет меня, причин бороться совсем не осталось.

Автомобильную аварию по крайней мере можно выдать за несчастный случай. Конечно, сначала людям будет грустно, но это можно пережить. Именно так я думала, когда в тот день садилась за руль: «Они все это переживут». Все оставшиеся во мне чувства я вдавила ногой в педаль газа: шестьдесят… семьдесят… восемьдесят. Скоро все закончится. Борьбы больше не будет. Возможно, я проиграла, но во всяком случае борьбы больше не будет.

– Я набирала сообщение. – Я убираю растрепанные пряди за уши. – Переписывалась за рулем. Банальность, да? Мама никогда бы больше не разрешила мне сесть за руль, если бы узнала.

Надеюсь, Элла это съест. Стыдно, конечно, но все же это лучше, чем рассказать правду. Ну же, Элла. Поверь мне. Я отправляю ей мысленные сигналы через облачко кудрявых волос: «Поверь мне».

Элла прищуривается. Поворачивается ко мне и оценивающе меня осматривает.

Я пытаюсь сохранять самое невинное, самое искреннее выражение лица, на которое только способна. Я даже руки сложила, как бедная овечка.

Элла смотрит так, будто заглядывает прямо мне в мозг. Поджимает губы. И наконец произносит: