Воспитывался в строгости, тем паче,

Что обожал отца он и иначе,

Как «батюшка», не звал. У Бога, знай —

Свои границы для порока есть,

И перегары «бурого медведя»

Жена прощала с чопорностью леди.

И добр отец, и благоверны дети,

И трон их свят, как место, где присесть.

5. (Тезка)

К тому союз развитие имел

Фатеевой Анюты и Мартына.

Любовь ли, время ли всему причиной,

Но изменилась бытности картина —

В семье родился сын и здоровел.

Сперва должна была родиться дочь,

Но что-то, несомненно, помешало…

Досадовали, но не задержало

С попыткой новой горе. Дорожала

«Аптека» Стружкина, и слезы прочь.

И вот – награда, парень! Как назвать?

Откуда быть сомненью? Это что же,

Не помним, кто России всех дороже?

Единственно – наследник, правый Боже!

Державен будет тезка, так сказать.

И новый Николай взглянул на мир,

И рот открыл, и засучил ногами.

Такое повторяется веками,

И понимаем мы в словах и в камне,

Что этим-то нам вечный мир и мил.

Светилась Анна. Слезы позади,

Она уже согласна и на Нюру,

Как муж ее прозвал однажды сдуру.

Вновь обрела младая мать фигуру

И веру в то, что впредь должно везти.

Мартын Мироныч же, микстур гигант,

Москву уже опутал фарма-сетью,

Имел теперь наследника и метил

В старшины гильдии. Попутный ветер

Тому не дует, кто есть дилетант.

Но Стружкин благодарен был судьбе.

Он дорожил болезнями народа.

Все ладно, сыну, глянь, четыре года.

И вот, уж точно: ни война, ни мода —

Случись на всю империю «ЧП».

Крах! Царский скорый поезд поутру

В каких-то Борках перевернут. Драма!

Все, слава Богу, живы! Свечи в Храмах.

Тут с нарочным в Таганку телеграмма,

И вызван Стружкин в Питер ко двору.

6. (После крушения)

Все обошлось, и Царь с Царицей цел,

И дети все здоровы, и особо

Наследного Царевича особа.

И двор по насыпям и шпалам собран.

Министр путей прилично в лужу сел.

Когда Сан Саныч крышу головой

Держал вагона, где с семьей обедал,

О героизме он своем не ведал,

Лишь размышлял, намного ль вспухнут беды

Случайностей испорченной молвой.

Конечно, и комиссии отчет,

И милованье стрелочников битых,

И мудрые соображенья Витте,

И сопереживанье пестрой свиты —

Все чередом своим перетечет.

И преданный с рожденья личный врач

Поможет всем и словом, и слезами.

И все же Царь нахмурится усами,

Что пластыря не хватит, как сказали,

На ягодицу сыну… «Где палач?!»

Уже проехав Харьков, Государь

Спросил, как бы случайно, багровея:

«В столице две «Аптеки»? У еврея

И немца древнего? Теперь радею

За русских лекарей опять, как встарь!»

Желанье влет, опережая пыл

И поезда, и слов, и даже мысли!

Телеграфисты на ключах повисли.

Микстуры Шульца в тот же миг прокисли,

А Лившиц сам себя же погромил.

Лишь пара дней прошла, уже доклад:

«В Санкт-Петербурге, вызову согласно…

Да, в номерах поселен высшим классом…

Да, знает, что к нему вопросов масса…

Предприниматель встречи ждет и рад».

И был Мартын готов идти к Царю.

Он на земле стоял двумя ногами.

И были уж изучены все грани,

И расширяться мог. Не напугали:

«Извольте же, Вас ждут». «Благодарю».

7. (Время орла)

Сиял над миром и интриг не плел,

Поглядывая зорко на Европу,

И в Азию внимая без торопы,

Не забывая северные тропы,

О двух главах блистающий орел.

И Францию лукаво привечал,

И Пруссию не забывал, ругая,

Поглаживая Индию с Китаем,

Чтоб регулярно в Англии икали,

И в даль Востока выдвигал причал.

Любой второстепенный либерал

Готов ругать орла за повороты,

За высоту и чопорность полета —

За тем и в либералы лезет кто-то,

Чтобы не замечать, порой, добра.

Простым же людям в эти годы был

Царь-Миротворец и отцом серьезным,

И рыцарем души славянской грозным,

И даже двигателем паровозным —

И свят, и чтим, и симпатично мил.

Империя могла повиснуть вдруг