Я могу ошибаться. Но у меня было целых полгода, чтобы собрать воедино все крупицы пазла – все их перепалки с отцом, все ее побывки в больнице, все ее фотографии с концертов в юности, все ее тоскливые взгляды и вечера за роялем, когда она не играла, а просто сидела, уставившись перед собой, и меланхолично гладила клавиши.

Но, знаешь, я чертовски зол на нее. Меня вырастили с мыслью, что мы не выбираем свой путь. Мне тоже многое не нравится в моей жизни, но кому-то пришлось куда хуже. Деду и отцу. Дед даже не закончил школу, отец воевал и… всегда делал, что должен. Почему и маме было не продолжать в том же духе? Просто быть тем, в ком мы нуждались.

Ты нуждался.

А я…

«Так и вы, когда исполните всё повеленное вам, говорите: мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать».

Библия затерялась среди маминых лекарств в тумбочке и покрылась пылью. Я забрал ее к себе, но вовсе не для того, чтобы искать ответы или точку опоры среди рушащегося мира. Я ищу слова, что сказал бы маме, если бы у меня была возможность отговорить ее от последнего шага.

– Винс? – тихо зовет меня Тоби.

Мне не трудно принять это решение. Я и минуты не сомневаюсь.

– Отец женится снова, – сообщаю я. И его плечи опускаются, а взгляд гаснет. Он рассчитывал услышать другие слова. Он смешно морщит нос и пинает носком ботинка ножку рояля, словно во всем виноват инструмент, ставший мертвым хламом без своей хозяйки.

– А… – почти разочарованно тянет Тоби. – Это… Я знал.

– Неужели? – изумляюсь я.

– Ну, догадывался, – поправляет он себя. – Я видел его с какой-то женщиной. А еще он ходит такой счастливый, будто…

Он замолкает и качает головой. Любое продолжение этой мысли будет ужасным. Будто мама не умерла? Будто ее никогда не было? Признаться, их взаимоотношения с отцом всегда были довольно холодными. Я точно не могу припомнить, чтобы отец «ходил такой счастливый». Он всегда был сосредоточенным – и на работе, и дома. На каждом семейном ужине он придирчиво приглядывался к маме, готовясь вовремя распознать и предвосхитить наступление нового кризиса.

И проглядел. Да и вся наша жизнь, выходит, была для нее одним сплошным кризисом.

– И где ты видел его с женщиной? – зачем-то спрашиваю я.

– На улице, – отмахивается Тоби.

Это могла быть любая другая женщина, но я догадываюсь, что речь идет именно о Лоре. Мне тоже довелось пару раз замечать отца в компании какой-то особы недалеко от нашего дома, хотя официальное знакомство пока так и не состоялось. Отец будто стыдился этого, стыдился своего грядущего счастья, ставшего возможным только после того, как он овдовел.

– И что ты об этом думаешь? – интересуюсь я.

Тоби хмурит брови. Ничего, в сущности, он хорошего об этом не думает, легко догадаться. Его лицо всегда красноречиво выдавало эмоции, отражая бурную внутреннюю жизнь его пылкого нрава.

– Всем плевать, что я думаю, – с вызовом заявляет он.

– Мне не плевать, – заверяю я.

– Ой ли, – выплевывает он и идет в атаку, – а сам ты, что об этом думаешь, Винс? Дай угадаю: что так и должно быть, что все правильно. Пра-ви-ль-но! Мама только вчера умерла, а он…

– Он не может похоронить себя вместе с ней, – отзываюсь я. К чему-то такому я и пытался себя подготовить. Побыть для отца адвокатом.

– А тебе все равно! – напирает Тоби и вскакивает с места. – Вам с папой все равно. Все равно на маму, все равно на меня. Я скучаю по ней. Я ненавижу вас!

Эхо его громких признаний так и остается висеть в воздухе, когда он выбегает из зала. За окном поют птицы, а ветер тихо шелестит листвой в саду. Весна хочет ворваться сюда, но старые, плотные стены не позволят ей вдохнуть жизнь в дом, утопленный в скорби. Возможно, удастся той, что займет место мамы, но никогда не притронется к этому роялю. Она может стать женой отца, хозяйкой дома, но есть вещи, которые никогда не будут ей подвластны. Этот инструмент. И мой упрямый младший брат. Он возненавидел ее задолго до того, как она преступит порог, а заодно и нас с отцом, как соучастников предательства.