– Да ты что! Ты, наверное, сможешь мне рассказать сразу о двух традициях? Не против, если я еще поспрашиваю? А как же ты, – он осекся, – старообрядец, а учишься в никонианском вузе?

Никита лишь страдальчески поморщился, смирившись, кажется, с оригинальными научными порывами нового знакомого.

– Хорошо, гони свои вопросы. Только давай из университета выйдем, я поесть куплю, и продолжим.

– Угощаю.

Никита оживился, в интонациях зазвучал прежний нахальный тон:

– Давно бы сбегал в магазин да угостил! Проще бы пошло, ну!

Петр во второй раз отметил в собеседнике резкую перемену настроения, но сейчас не время было это обдумывать.

– Чего сидишь? – Никита уже тянул его к выходу. – По пути расскажи, кстати, почему тебя вообще эта тема заинтересовала. Сейчас все больше по Шамбале да по Беловодью.

У Петра открылось второе дыхание. Лихорадочно жестикулируя и не замечая ничего вокруг, он врезался в деревянную тумбочку около поста охраны и чувствительно ударился, но продолжал монолог.

– …Даже после знакомства со всеми материалами я не могу поверить, что тысячи людей были запытаны, сосланы, сожжены на кострах и в срубах, обезглавлены, повешены из-за разницы в совершении церковных обрядов. Они ж не сделали никакого зла, не убили, не украли, не предали… Что должно быть у людей в голове? Что может заглушать базовые инстинкты: самосохранения, материнской любви, жажды жизни, наконец? Государственные и церковные элиты были заинтересованы в реформах. Но обычные верующие, ученые того времени, грамотные, книжные, полиглоты – добровольно шли в огонь ради сохранения древних порядков… за слово! нет! за титло себя жгли! Что это был за мир? Что это были за люди? Я только в начале пути, но очень хочу докопаться до первопричины. Я обязательно докопаюсь!

Петр на секунду умолк. Толкнул стеклянную дверь. Они вышли в прохладу осеннего вечера, густо сдобренного сигаретным дымом. На ступенях стояла стайка молодежи, шумно обсуждала свои студенческие будни, посмеивалась и курила.

– Я изучал понятие времени у разных философов: и у Хайдеггера, и у Платона, – Петр шел сквозь табачные облачка, размахивая руками, точно пытаясь их разогнать. – Ну и решил посмотреть, что в русской философской традиции пишут. У древних греков все по кругу – биологический цикл мироздания: детство, юность, зрелость, старость, дряхлость. При этом греки, да и не только греки, очарованы золотым веком, детством мира, эталоном, на который они всегда оглядываются, – там были идеальные люди, идеальные правители, идеальные боги. Но оно закончилось, и мир катится к своему упадку и гибели. Или же это цикличная модель небесного круга, повторяющиеся циклы и движения звезд. Как танец по кругу: рано или поздно ты возвращаешься в точку, с которой начал путь. Нет ничего нового. Все уже было. Все в мире – это повторение. Неповторимых событий не бывает. Все, что есть, – это давно забытое старое. Поэтому у них там в головах сплошной фатализм. У всех: у стоиков, неопифагорейцев, платоников…

Никита безучастно молчал – было неясно, слушает он или погружен в свои мысли. Петра невнимательность публики никогда не останавливала. Когда он садился на любимого конька, забывал об окружающем напрочь.

– А вот с пришествием христианства ситуация изменилась. Появилась историчность. Появилось конкретное историческое событие. Даже в Символе веры есть конкретная историческая ссылка: «Распятого при Понтийском Пилате». События Богоявления не предполагают повторения или движения по кругу. Но они предполагают конец истории – второе пришествие. Время стало линейным и превратилось в вектор, стрелу. Конец мира дал истории внутреннюю тягу, и ощущение, что все вот-вот закончится, существенно повлияло как на первых христиан, так и на старообрядцев. Весь мир представлялся им как арена противостояния Христа и Антихриста перед концом света. Вот-вот опустится занавес, и времени не станет как такового. Этим осознанием собственной конечности и завершенности мира и пропитаны произведения старообрядцев. Да, литургическое время, как и время вообще, у них хотя и циклично, и подчинено богослужебному кругу, но пронизано чувством скорого конца мира. Протопоп Аввакум из ссылки в ссылку служил, где придется и когда возможно… Для него каждый миг был священен, потому что миг этот мог стать последним, и он предстал бы пред Божьим судом. В таинствах верующие попадали именно в то время, когда они, таинства, в первый раз были осуществлены. То есть в священный исторический момент, который имел место две тысячи лет назад. Обращение к моменту застывшего в веках времени! Как у Платона: «Время – это подобие движущейся вечности». Остановленное мгновение есть обряд, за сохранение которого старообрядцы и отдавали жизни.