«Казачий заговор – тайный, что вытянет с того света», – стучал в сердце шепот Богдашкин. Слова так и остались в памяти, словно втиснутые каленым железом.
А Богдашка с той поры вечер через вечер ходил к Нютке учиться грамоте. Забавник и говорун, он оказался усидчив, прилежен и скоро писал чище Нютки.
4. Прорубь
Коромысло крутилось, терло плечи, старые кадки вихлялись, будто решили свести ее с ума. Вода в кадушках да лоханях закончилась, и братцы велели ей сходить на Туру. Помыкали, заставляли работать, будто холопку, ворчала Нютка. А сама знала: то обычная бабья юдоль.
– Идти на Туру – нашли дуру, – придумала она потешку. И повторяла раз за разом, прогоняя обиду.
Казаки, возводившие острожек на обрывистом берегу реки, прикинули: тяжко носить воду через главные ворота. В добротном тыне, в самой его сердцевине, прорубили лазейку, да так, что с первого взгляда и не разглядеть.
Афоня, открыв ей тот лаз, сказал: «Ты не оскользнись, милая. Ежели что, кричи», Нютка благодарно улыбнулась.
Скользок да опасен склон. Ежели бы на ногах были старые коты, так и полетела бы к реке. Несколько дней назад Богдашка принес свои сапоги, латаные, чуть скошенные набок, шитые из меха и кожи. Нютка как засунула в них ноги, так взвизгнула от счастья. Расцеловала Богдашку в обе щеки, тот покраснел и вылетел из избы. «Повезло ему», – сказал Ромаха с завистью. А Синяя Спина промолчал.
Нютка придерживала кадушки, ступала осторожно, примеряя каждый шаг, а не дойдя до ледяной кромки, сбросила с плеча надоедливое коромысло и застыла. Пред нею открывался вид такой красоты, какого она за недолгую свою жизнь не видала.
Тура несла свои воды, как говорили местные, с Камень-гор до полноводного Тобола, а сейчас, укрытая толстым льдом, спала. Заснеженное полотно реки, дремучие леса, что высились на противоположном берегу, огромные камни, будто насыпанные здесь неведомым великаном, – все казалось особым, из старинной былины. Здесь был иной мир. Чем отличался он от земель, где выросла, сказать не могла, но самим сердцем своим ощущала, как привольна Сибирь, как могуча и величава она.
Даже для той, что оказалась здесь супротив воли.
Нютка вдохнула морозный воздух, сильно, до боли в груди. Он пах свежестью, хвойной смолой и чистым снегом. Нютка поправила шкуру соболя, что так и носила у шеи, и взялась за пешню. У самого берега обитатели острожка продолбили полынью, немалую, длиной в сажень, шириной в аршин. Морозное утро затянуло ее свежим ледком, и Нютка умаялась, пока разбила его.
– Не дается? А ты задом сядь да растопи, – услыхала за спиною голос. И был он словно речной лед – холодный да колкий.
Не выпустив из руки пешню – может, еще пригодится, – Нютка обернулась. По косогору быстро, будто и не замечая уката, спускалась молодуха. Обряжена она была в крытую красным сукном шубу и новые ичиги[18] – о таких Нютка и не мечтала. Молодая баба казалась разгневанной – на полных щеках цвел румянец, пустые, без кадушек, руки размахивали, словно так и хотели ударить.
– Мой зад не для таких дел, – ответила Нютка, дивясь своей смелости.
О том же подумала и молодуха – она встала напротив и уперла руки в бока. Меж ними повисло тягостное молчание. Обе не двигались с места и словно пытались переглядеть друг друга. Только всяк знает, в том мало толку.