Нютка сразу вспомнила своих друзей из деревушки Еловой и Соли Камской, отвечала мальчонке с приветливостью, но пыталась перевести беседу на иное.

– А про хозяев этого дома что знаешь? – с ласковой улыбкой спросила она. – Давай покормлю тебя.

Он сразу согласился, мигом уселся за стол, ухватил крупный кус мяса, шумно отпил водицы из чашки, посреди еды пугливо перекрестился и прямо с набитым ртом заговорил:

– Дядька Петр-то – он такой… – И дальше невнятно.

«Петяней, Петром старуха звала Синюю Спину. О нем и речь», – смекнула Нютка.

– Петр бьется славно, его все инородцы окрест боятся. Знаешь как?

– Еще б не боялись, такого-то, – хмыкнула Нютка, но, увидев обиду в глазах Богдашки, исправилась: – Вон какой сильный.

– Да, – кивнул тот. – Батя мой всегда говорит: ежели таким, как дядька Петр, вырастешь, гордиться тобою буду. Его в десятники поставят, отец сказывает. И вообще он хороший, справедливый. Да, хороший.

Нютка скорчила рожицу, но спорить с Богдашкой не стала. Тот Петра боготворил и считал кем-то схожим то ли с богатырем, то ли с ангелом небесным.

– Ромаха ему братец, да?

– Да. – Мальчонка как-то посмурнел.

– А он каков?

– Хлебушка бы, – не ответил на Нюткин вопрос Богдашка.

– А что ж у вас с хлебушком? Матушка отчего не печет хлеб?

– Я с отцом живу. И вообще… Ой, воды натаскать надобно… Пойду я.

Выскочил из-за стола и, не сказав Нютке больше ничего, скрылся прямо в стене – так почудилось. А когда подошла ближе, углядела низкую дверь. Видно, через нее обитатели соседних домов ходили в гости.

Оконце махонькое, да все ж ясно, скоро сумерки. Сквозь бычий пузырь различила мало: избы или сараи, каких-то людей, копавшихся во дворе, услыхала разговоры, лай собак и лошадиное ржание.

Она села за стол, отщипнула от мяса пару волоконец, съела и испугалась: а вдруг уже начался пост? Потеряла счет месяцам и дням, давно – словно целую вечность! – не была в церкви, и упала на колени пред иконой,

Спаситель глядел на нее спокойно и светло, Богородица жалостно улыбалась. Встала Нютка с колен очистившейся и полной надежды.

Устройство жизни в новом месте казалось ей пока неясным, смутным. Она радовалась уже тому, что здесь помимо Синей Спины есть иные люди, что можно обмолвиться словом с кем-то негадким.

– Хороший, – хмыкнула она, вспомнив речи Богдашки.

Как хорошим может быть тот, кто девок покупает, зимой в реку их загоняет, под замком держит? Да еще собирается сделать пакостное – в том была уверена.

По округе давно стелился вечер. Нюткины ресницы смыкались, она смаргивала сон, щипала себя за правый бок и ждала хозяев. А они все не являлись.

– Самое лучшее тебе – кольчуга, сабли, пищали. А я, я чего? Хуже, что ли? – Кто-то разобиделся не на шутку.

Слова его показалось Нютке забавными.

– Ты обещал. Как уезжал, обещал мне… Несправедливо так… – И еще что-то дальше, глухо, не все и расслышать.

Нютка подняла голову. Как сидела за столом, так и заснула, упавши на доски. Шея затекла, на щеке – рукой потерла: так и есть – остались вмятины. Они красы не прибавят.

– Ромаха, угомонись.

Голоса доносились с крыльца, а потом из сеней – братцы наконец явились домой.

– Что говоришь со мною, будто я голопуз какой.

Нютка хмыкнула: «Голопуз и есть». Она встала, оправила рубаху, подвигала руками-ногами, затекшими после сна, да повела плечом.

– Сказано тебе: слово исполню. Найду. – И вот уже загремела щеколда.

Они вошли: высокий, широкий в плечах старший братец и статный младший – и оба уставились на нее с недоумением.

– Плясать собралась, что ль? – печально, вовсе не в лад игривым речам спросил Ромаха.