Русский флибустьер Владимир Жариков
© Жариков В. А., 2024
© Селеверстов Д. С. – илл., 2024
© Издательство РуДа, 2024
Глава 1. Высокий гость
После тёплого и солнечного бабьего лета в Елецком уезде похолодало, зарядили дожди, задули злые ветры – недели три хозяйничало ненастье. Зато перед Покровом установилось вёдро. И сам Покров день выдался погожим и ясным. Накануне ночью слабый заморозок посеребрил всходы озимых на нивах и стерню на лугах, однако утреннее солнышко растопило иней – и на полях, и на голых ветвях деревьев, и на пожухлой травке в оврагах, словно россыпи алмазной крошки, засверкали капельки росы.
В церкви пахло восковыми свечами, елеем и ладаном, было душно и многолюдно. Поп, совершая литургию, читал монотонным голосом:
– Наста днесь пресветлый праздник, Пречистая Дево, честнаго Твоего Покрова, паче солнца освещаеши люди, верою от чиста сердца Тебе истинную Матерь Божию исповедающия, и Сыну Твоему вопиющия: Христе Боже, молитвами Приснодевы, чисто и без истления рождшия Тя, не предаждь врагом, ратующим Твое достояние, но яко милостив спаси в мире души наша…
Прихожане отвешивали поклоны и осеняли себя крестными знамениями. Петруша Авдеев, сын Антипа Прохоровича Авдеева, здешнего воеводы, тоже кланялся вместе со всеми и крестился, однако взор его был прикован к девице Анастасии, дочери купца Афанасия Струнина. Анастасия на пятнадцатом году от роду уже расцвела и была чудо как хороша. Из-под красного платка на её спину, прикрытую душегрейкою, падала тяжёлая тёмно-русая коса. Лицо бело и чисто, брови черны, глаза зелены, на щеках от духоты проступил румянец, а полные алые губы повторяли вслед за попом: «Величаем Тя, Пресвятая Дево, и чтим Покров твой честный, Тя бо виде Святый Андрей на воздусе, за ны Христу молящуюся».
Когда литургия закончилась и прихожане двинулись вереницей прикладываться к кресту, Петруша пристроился позади Анастасии, чтобы вслед на ней поцеловать крест и как бы через этот крест получить её поцелуй. А перед выходом из храма он склонился к девичьей головке и прошептал:
– Приходи за острог к нашей старой сосне у берега.
Девушка чуть заметно кивнула.
Высокая вековая сосна одиноко росла за рощей недалеко от обрыва. Внизу изгибалась речка Большая Сосна, на другом её берегу простирался луг, а за лугом – лес, подёрнутый сизой дымкой. Река блестела на солнце, по лугу стелился лёгкий туман. Ивы и ольхи в роще стояли ещё с редкой пожухлой зеленоватой листвой, а с дубов и берёз, почти со всех, лист уже облетел, что предвещало мягкую тёплую зиму без лютых морозов.
Петруша с Анастасией медленно брели вдоль яра и неспешно беседовали, можно сказать, ни о чём. Вспоминали ушедшее 7205-е лето[1]. Казалось, совсем недавно стояли жаркие денёчки, лес одаривал грибами-ягодами, а вон уже и золотая осень, почитай, миновала. Теперь одна радость – ждать, когда снег ляжет, начнутся зимние забавы, катания, а там и Рождество придёт с колядками да святки с гаданиями, кулачные битвы будут устраиваться на льду замёрзшей Сосны. В кулачках Петруша слыл одним из лучших бойцов.
Однако беседа их была прервана. Со стороны острога бежал дворовый мальчик-казачок Егорка.
– Боярин! Боярин! – кричал он, размахивая руками.
Подбежал, запыхавшийся, никак не мог отдышаться.
– Что такое, – встряхнул его за плечо Петруша. – В чём дело?
– Батюшка твой просил тебя разыскать срочно! Чтоб, говорит, домой шёл незамедлительно!
– Да в чём дело-то? – повторил вопрос Петруша. – Что стряслось?
– А я почём знаю? Мне велено, я передал.
И побежал обратно.
Дома творилась кутерьма и суматоха. По двору бегали мальчишки, помогавшие при кухне, ловили кур, два мужика на костре опаливали заколотого поросёнка, пахло палёной щетиной. В тереме сенные девки носились с подушками да перинами. Хозяйка, жена воеводы Марфа Тимофеевна, подгоняла их и давала указания.
– Что случилось, матушка? – спросил её Петруша. – Зачем тятенька меня звал? Где он?
– В опочивальне. Кафтан новый примеряет. Ты сейчас к нему не ходи, под горячую руку попадёшь. Поди-ка лучше тоже переоденься понаряднее. Сам государь-батюшка к нам едет!
Часом раньше прискакал к Антипу Прохоровичу царский гонец и сообщил, что государь Пётр направляется со свитою в Воронеж и пожелал у него, у воеводы Авдеева, на ночлег остановиться. Оттого и началась суета в доме – приготовить постели да угощения именитым гостям. Петруша отправился к себе в опочивальню надевать нарядное платье. Одевался он всегда сам, лет с семи от помощи отказался.
По улице с разбитой колеёй, приподняв до колен подол, бежала дворовая девка, посланная за острог следить за приближением царского поезда. Босые ноги разъезжались на неровностях скользкой дороги, попадая в лужи, разбрызгивали грязь. Баба, несшая на коромысле два ведра, посторонилась, но девка всё равно толкнула ведро, оно закачалось, расплёскивая воду.
– Оглашенная! – погрозив вслед кулаком, крикнула баба.
Девка вбежала на двор воеводы Авдеева и выпалила:
– Едут! Едут! До мельницы уж доехали!
Через четверть часа показался и поезд. Впереди верховые стрельцы, не меньше дюжины, за ними возок, четвернёй запряжённый, позади ещё два возка. И четверо верховых замыкали процессию. На двор заехали. Из переднего возка вышел царь. Ни с кем его не спутаешь – высокий, худой, в платье немецкого покроя, гладко выбритый.
Всё семейство Авдеевых стояло перед крыльцом – жена воеводы Марфа Тимофеевна, старший сын Петруша, две его сестрёнки-отроковицы, два брата пяти и семи лет и сам Антип Прохорович, тоже в немецком кафтане, на Троицу купленном, но ни разу ещё не надёванном. Все в пояс поклонились государю. Марфа Тимофеевна на вышитом рушнике держала каравай только что испечённого хлеба и деревянную расписную солонку. Поднесла государю.
С царём на воронежскую верфь ехали два англичанина, Джон Ден и Осип Най. При них был толмач, но царь Пётр и сам разговаривал с ними «по-аглицки». Англичане же, в свою очередь, пытались овладеть русским языком, ведь им предстояло руководить рабочими при постройке кораблей.
Гостей разместили в палатах, после чего пригласили трапезничать, отведать угощения, какие бог послал. А послал бог и студень, и уху, и кашу тыквенную, и икру осетровую, и гусей жареных, и кур, и порося запечённого, и яблоки мочёные. Антип Прохорович сам резал хлеб и раздавал гостям. Пили медовуху и вино заморское, произнося здравицы царю и иноземцам да хозяину с хозяюшкой. И за праздник пили, за Покрова Богородицы.
После трапезы холопы убрали со стола, но гости не расходились, курили трубки и вели неспешную беседу о том, какая великая страна Русь.
– Вот построим флот, – говорил государь, – Азов отвоюем. И басурман из Крыма прогоним, и торговать легче станет и с Европой, и с Индией…
И все головами кивали, соглашались с царём. А царь посмотрел на Петрушу.
– Добрый сынок у тебя, воевода. Как звать?
– Петрушей, – ответил Антип Прохорович.
– Ишь ты, тёзка, значит! А годков сколько?
– Семнадцать, – снова ответил воевода.
– Да не с тобой говорю я, – рассердился царь. – У сынка твоего языка, что ль, нету? А ну, Петруша, подойди-ка сюда! Да не тушуйся, не съем я тебя.
Петруша подошёл к царю, поклонился.
– Да неча поклоны бить. А ну, повернись-ка! Смотри-ка, верста коломенская, повыше царя небось будешь. Давай-ка померимся.
Царь поднялся. Встали они с Петрушей спина к спине.
– Ну, как? – спросил государь.
– Вровень, ваше величество! – заверила Марфа Тимофеевна, гордая за сына.
– А сила как? Есть сила в руках-то? А ну-ка, сядь.
Царь указал на стул. Они сели на угол стола друг против друга, положили локти на столешницу, сцепились руками. Напряглись мышцы, надулись вены, глаза покраснели у обоих. Клонилась рука Петруши, но он не сдавался. Силился одолеть царя, хоть и боязно было. А ну как рассердится царь, проигравши? Пять минут силились, но так никто другого и не одолел.
– Ничья! – произнёс государь, отпуская руку. – Силён, мерзавец!
И похлопал Петрушу по плечу.
– Такие люди нужны нам на флоте, не правда ль, камрады? – обратился он к англичанам.
Те закивали головами:
– О, йес!
– А сделаю-ка я его капитаном! Ты как, Петруша? Согласен?
Парень пожал плечами.
– Что жмёшься, как девица красная? Отвечай царю!
– Согласен, – набравшись храбрости, ответил Петруша.
– Ну вот и славно!
– Да куда ему в капитаны! – всплеснула руками Марфа Тимофеевна. – Молод ещё!
– В самый раз! – отрезал царь. – Я в его годы уже государством править начал. Нешто кораблём управлять труднее?
И добавил твёрдо:
– Так что, Пётр Антипыч, в Англию учиться поедешь.
Ночью выпал снег. Наутро крыши домов и сараев, ветви деревьев, плетни и заборы, телеги и разная утварь, оставленная на подворьях, – всё стало белым. По приметам от первого снега до санного пути шесть седмиц, значит, к концу ноября можно ожидать постоянного снега, и возвращаться в Москву царский поезд будет уже на полозьях.
Под сосною за рощей возле яра снега совсем не было – могучее древо, словно зонтом, укрыло полянку под собой. Петруша и Анастасия стояли под деревом, взявшись за руки. Они прощались.
– Царь забирает меня с собой в Воронеж, где строятся корабли, – говорил Петруша. – А потом сразу в Москву поеду. А оттуда – в Англию корабельному делу учиться. На капитана.
– Долго ль не будет тебя?
